Том Шервуд - Мастер Альба
– Редкостный гад, – сказал задумчиво Бэнсон. – Городской прокурор его давно должен был повесить!
– Да? Но, во-первых, исчезнувшего человека не ищут, его как бы и не было. Значит, не было и преступления. А во-вторых, за подобных собак дают изрядные деньги, и будь уверен – часть этих денег отправляется прокурору. Стражники-то, что отдают из подвала беглых разбойников, действуют не сами по себе. А с тайного позволения кого-то из магистрата.
– Тогда нужно найти и того, в магистрате, покровителя “папы”!
– И убить?
Бэнсон смешался:
– Ну, не убить… Напугать… Предупредить… Остановить как-то!
– А что если прокурор не знает и даже не догадывается о происходящем? У него может быть совершенно легальный договор о способствовании этому “папе” в поиске крепких здоровьем бродяг. Для зачисления их в матросы на военные корабли. Может быть, даже с Лондонской печатью. И он даже думать не станет – за что “папа” отсчитывает его долю. Он оказывает помощь хорошему человеку, который трудится на пользу его величества Георга, и упрячет за решётку любого, кто станет этому хорошему человеку мешать. А из-за решётки – ты уже знаешь, куда отправляются неудобные люди. И совсем немногие знают, что ради своих доходов Пёсий папа предаёт людей страшной смерти. Трудно представить себе ужас, который охватывает человека, когда его пожирают заживо. Причём сам же человек изо всех своих сил продлевает страдания, убегая и отбиваясь. Какой бы он ни был преступник – он живой человек. Живой! Его родила мама, и Бог дал ему душу…
– Этого “папу” надо убить! – глухо вымолвил Бэнсон. – Почему ты не пришёл к нему раньше, если знал о нём всё это?!
– Потому, Бэн, что тот, за кем я спешу, страшней этого “папы” в тысячу раз. Есть вещи, которые ты пока не поймёшь, поэтому поверь на слово.
Перед ними уже маячили стены обширных строений, и остаток пути до них двое путников проделали молча. Бэнсон, оправив цепь, незаметно для самого себя стал ожидать внезапного появления грозных псов. Он ухватил покрепче топор. Взгляд его стал цепким и быстрым.
– Напрасно настраиваешься, – обронил вполголоса Альба. – Всё, что ты должен делать сегодня, – жевать, слушаться и улыбаться. Что бы ты ни увидел. Поверь, это будет достаточно трудно.
Добрались до длинной высокой стены и пошли вдоль неё, к обозначенному воротами въезду в поместье.
Стучать не пришлось. Едва они подошли к воротам, как в них бесшумно открылось окошечко, за которым обнаружились два внимательных глаза привратника.
– Кто и зачем? – бросил привратник, видимо, свой привычный вопрос.
– Покупатели, – так же коротко вымолвил Альба.
Послышался лязг, затем хорошо знакомый Бэнсону шелест на совесть смазанного железа – и створка ворот немного приоткрылась. Альба мягко скользнул в узкий проём, Бэнсон же, входя в роль, ухватил толстенную, обшитую скобами створку и дёрнул её на себя. Придерживающий её с той стороны человек едва не вылетел вслед за ней. Бэнсон поймал его, подцепил за пояс всей пятернёй и внёс обратно. Затем с такой силой захлопнул ворота, что только железные скобы не дали им развалиться. С крыши стоящего в отдалении дома сорвалась, хлопая крыльями, галка.
– Эй! – испуганно вскрикнул привратник, и из дома вдруг выскочил ещё один – высокий и крепкий, торопливо сметающий крошки с жующего рта.
Он подходил быстрым шагом, и в руке его была дубинка – тяжёлая, толстая. За спинами пришедших лязгнул засов, а человек с палкой, приблизившись, грозно спросил:
– Зачем вы шумите?
– Не сердитесь на него! – виноватым и заискивающим тоном сказал Альба. – Он дурачок. Но очень послушный и добрый. Он сопровождает меня.
– Где ваше рекомендательное письмо? – протянул свободную руку подошедший.
– Мы без письма, – торопливо забубнил монах, – наш настоятель желает приобрести пять каретных собачек, он дал мне денег и он, наверное, вовсе не знал, что нужно ещё и письмо…
– Собаки заказаны и расписаны на полгода вперёд, – сказал человек, опираясь на палку, – даже те, что ещё не родились. Так что…
Он сделал выпроваживающий жест свободной рукой, и привратник послушно и торопливо завозился с засовом.
– Бу-у! – вдруг проревел, улыбаясь, Бэнсон.
Он откинул, прислоняя к воротам, свой топор с бутафорским крестом и, поймав человека в объятия, ласково его сжал. Тот хрюкнул, лицо его побагровело.
– Он очень добрый, ваша светлость, – забежал сбоку Альба. – А вы особенно пришлись ему по душе! Это потому, что у вас тоже очень доброе сердце!
Из выпученных глаз обнимаемого выкатились стремительные крупные слёзы. Лицо его из багрового сделалось почти чёрным.
– Хорошо, хорошо, – сказал Бэнсону Альба, присюсюкивая, как с ребёнком. – Мы поздоровались, теперь отпусти.
Бэнсон, звякнув цепями, развёл в стороны руки. Человек, выронив палку, мешком свалился на землю. Альба, помогая ему приподняться, скороговоркой продолжил:
– Настоятель дал хорошие деньги, это большие деньги, и что с того, что у нас с собой нет письма? Нам бы только поговорить с хозяином, не знаем, к сожалению, его настоящего имени, а мы зовём его “папа”, может быть, он, в знак уважения к настоятелю, продаст пять собачек? Ну, четыре? Ну, три?
– Что там такое? – раздался вдруг отдалённый голос, и в раскрытом окне дома показался некто в халате и малиновом, с кисточкой, колпаке.
– Они за собаками! – закричал предусмотрительно отбежавший привратник. – Без рекомендательного письма, монах говорит, что принёс деньги, а тот, с цепями, – похоже, придурок и псих!
– Я никого не жду! – крикнул своим людям обладатель малинового колпака. – Нет рекомендации – не о чем разговаривать. За ворота их!
Альба вдруг выпрямился и ровным и сильным голосом произнёс:
– Хорошо, что ты дома. Потому, что поговорить как раз есть о чём. Например, об исчезнувших заключённых. Распорядись-ка впустить нас в дом. Или мне придётся поговорить об этом с прокурором, и не Лонстона, а Корнуолла!
Человек в окне замер. Прошла минута, и он, с усилием подняв руку, сделал привратнику какой-то повелительный знак. Тот поспешил к дверям, из которых незадолго до этого вышел жующий человек с дубинкой, отворил эти двери и, придерживая, стал ожидать, когда гости пересекут двор и поднимутся в дом. Затем он, прижимаясь к стене, обогнал их и заспешил по коридору, показывая, куда нужно идти. Он привёл монаха и его спутника к толстому “папе” и поспешил назад, очевидно, чтобы помочь уковылять со двора обладателю палки.
– Вот и ты, Пёсий папа, – сказал с ноткой усталости в голосе Альба. – Вот и ты.
– Кто ты такой, оборванец? – растерянно и с явной ненавистью спросил толстяк в колпаке. – И кто позволил тебе меня обзывать? Какой я тебе Пёсий папа?
