Эльвира Барякина - Белый Шанхай
По бумагам Китай — независимая страна, а на деле — почти колония. На случай бунта в крупных портах стоят военные корабли Великих Держав — Великобритании, Франции, Италии, США и Японии.
Нина из гордости делает вид, что ей нет дела до моих рассказов. Все-таки неудобно сначала послать мужа к черту, а потом прибегать к его услугам. Но ей больше некого расспросить о Шанхае, поэтому она стоит в коридоре и прислушивается к моим словам — мне видно ее отражение в стекле на двери.
По доброте душевной я стараюсь говорить погромче:
— Шанхай — самый крупный порт на Дальнем Востоке. Город поделен на три части: в китайской хозяйничает местный военный губернатор, французская концессия подчиняется Парижу, а Международное поселение находится в совместном ведении остальных Великих Держав. Общепринятыми языками являются английский, французский, местный диалект и «пиджин» — так называют жаргон, на котором китайцы общаются с иностранцами.
На куске оберточной бумаги я рисую примерную карту Шанхая, а потом «нечаянно» теряю ее, проходя мимо Нины. Она подбирает листок и долго разглядывает его. А я издали смотрю на нее.
Хрупкая фигура, темные кудри, бледное лицо с горящими серо-зелеными глазами… В Нине невероятным образом сочетается тонкая женственность и сила воли, твердый характер и трогательная беззащитность. С моей жены можно рисовать Царевну Лебедь, и пусть сейчас на ней выгоревшее сиреневое пальто и потертая каракулевая шапочка, я все равно не могу отвести от нее глаз. Вот уже три месяца это единственное, что мне позволено.
В последний раз Нина разрешила прикоснуться к себе, когда я подарил ей на день рождения пуанты. Ее ботинки развалились, и мне пришлось потратить последний доллар на розовые балетные туфли — увы, другой обуви на рынке не было. Я вручил подарок, поцеловал Нине руку, и на этой лирической ноте наши семейные отношения закончились.
3
Я уехал из России еще мальчишкой и в конце концов осел в Буэнос-Айресе, где из меня получился весьма неплохой журналист.
Отец завещал мне особняк в Нижнем Новгороде, и черт меня дернул вернуться домой аккурат перед большевистским переворотом!
Мое богатство сгорело в огне революции, но жалеть о нем явно не стоило: я познакомился с Ниной и ради нее готов был пожертвовать всем на свете.
Мне казалось, что покуда мы вместе, нам ничего не страшно. Каким-то чудом мы сумели добраться до белогвардейского Приморья, а ведь сколько беженцев погибло, пытаясь вырваться из большевистского царства! Мы с Ниной явно были любимчиками судьбы — во Владивостоке мне даже посчастливилось устроиться в местную газету.
Но оказалось, что я рано радовался.
— Ты понимаешь, что белогвардейцы не удержат Дальний Восток? — то и дело спрашивала меня Нина. — Что ты намерен делать, если нам придется эмигрировать?
Я пожимал плечами: «Там видно будет». Наверное, я сглупил: ведь она ждала от меня не предсказаний, а твердой уверенности в том, что я смогу позаботиться о нас.
Вдобавок ко всему Нина заболела тифом и ей постоянно мерещилось, что она замерзает в незнакомом городе среди чужих людей, которых не попросишь о помощи.
Я пытался объяснить ей, что ее страхи — это следствие болезни:
— Мы как-нибудь выкарабкаемся — где наша не пропадала!
Но Нина меня не слушала. Поправившись, она начала надолго пропадать из дому, а когда возвращалась, заявляла такое, что я немел:
«Мы слишком разные люди: ты человек легкомысленный и не способен думать о будущем».
«Ты перекладываешь всю ответственность на меня».
«Хорошо, что у нас нет детей. Тебе и кошку нельзя доверить».
В общем, она от меня ушла.
Это сейчас я могу более или менее спокойно писать об этом, а тогда я целыми днями, как пьяный, шатался по городу и искал Нину. Приходил домой и дотемна ждал ее у ворот, надеясь, что она все-таки вернется.
Я понятия не имел, как мне быть: остаться во Владивостоке и ждать прихода красных? Сесть на один из пароходов контр-адмирала Старка, готовящихся к эвакуации? Я подкинул монету, мне выпал двуглавый орел, и вместе с тысячами других беженцев я присоединился к Старку. Капитаны вывели корабли в море, не представляя, куда мы, собственно, направляемся.
По чистой случайности мы с Ниной оказались на одном пароходе. Она делала вид, что не знакома со мной, но куда там! Через день о нашей драме знали ее соседки по каюте, а через неделю — весь корабль.
Нина сдружилась с бывшим чешским военнопленным по имени Иржи Лабуда, и, судя по тому, сколько времени они проводят вместе, этот бледный юноша занял в ее сердце мое место. Он знает языки и каждый день учит ее английскому. Надо думать, они не пропадут в Шанхае.
Я пытаюсь держать себя в руках и не слишком увлекаться ревностью и упоительными мыслями о самоубийстве — в мои тридцать три года еще рано ставить на жизни крест. Но, честное слово, я очень жалею, что это не наш пароход затонул во время шторма.
4
Вот уже несколько недель русские беженцы сидели на кораблях, но власти Шанхая так и не придумали, что с ними делать. Хорошо еще, благотворители привезли рис, батат и несколько бочек питьевой воды, и угроза голода отступила. Но кто бы знал, как это тяжело — день за днем проводить в плавучей тюрьме и не ведать, когда и на каких условиях тебя выпустят на свободу!
Нина Купина мерила шагами проржавевшую палубу и зубрила английские глаголы: to come — приходить; to see — увидеть; to win — победить.
Молодой батюшка рисовал углем на стене рождественскую елку: родительский комитет мечтал устроить для детей хоть какое-то подобие праздника. Женщины стирали, мужчины мололи рис на самодельных ручных мельницах: судовой повар пообещал испечь к Рождеству лепешки, если будет мука.
На корме матрос размахивал сигнальными флажками: ему отвечали с другого русского парохода: электричество берегли и связь между судами поддерживали «вручную». Иной раз спускали шлюпку, чтобы съездить в гости к соседям, но китайские военные каждый раз устраивали скандал: они боялись, что беженцы могут уплыть в город без разрешения.
Шанхай был близко, рукой подать… Мимо то и дело проходили океанские суда, рыбачьи лодки и прогулочные колесные пароходы. Все имели право сойти на берег, кроме русских.
Беженцы хоть и мечтали о Шанхае, но до стылого ужаса боялись его. Все понимали, что будет очень трудно, но утешали себя тем, что они приехали в Китай не навсегда.
«В России скоро будет антибольшевистское восстание и мы сможем вернуться домой», — в это верили все поголовно. К удивлению Нины беженцы обсуждали не то, как они будут устраиваться на новом месте, а то, какой замечательной будет жизнь в России — когда-нибудь потом.
