Герои и битвы. Военно-историческая хрестоматия. История подвигов, побед и поражений - Константин Константинович Абаза
В начале ноября Ермолов получил известие из Дагестана, что акушинцы намерены напасть на город Тарки и вырезать семейство шамхала Тарковского. Этот владетель верно служил России, почему был ненавистен горцам. Ермолов сейчас же отправил в Тарки небольшой отряд, под начальством полковника Ляховича, а сам стал собираться к походу в Дагестан, чтобы наказать акушинцев на месте; 11-го ноября отряд выступил из крепости Внезапной, имея 9 батальонов пехоты, 34 орудия и 400 казаков, кроме отряда князя Мадатова, который должен был присоединиться на походе. Надо сказать, что акушинцы считались наиболее сильными и опасными из всех народов Дагестана. Они до сей поры вспоминали с гордостью, что некогда разбили знаменитого завоевателя шах-Надира и с тех пор не видали в своей земле неприятеля. Ненастная погода и глубокий снег задержали Ермолова недели на две в городе Тарках, а когда прибыли транспорты с провиантом и оружием, Ермолов выступил к границам Акуши. Более трех тысяч рабочих расчищали дорогу. 12-го декабря авангард, под начальством князя Мадатова, перешел высокий горный кряж, служивший границей акушинского народа; почти трое суток ушло на то, чтобы перетащить орудия и тяжести. В селении Урума Ермолов взял 400 казаков, татарскую конницу и в светлую лунную ночь осмотрел расположение неприятеля. В середине его позиции видны были окопы, левый фланг оканчивался укрепленным бугром, а правый примыкал к тесному ущелью, по которому протекала речка Манас. За речкой, на высотах, видны были также отряды, но небольшие. Эти-то высоты Ермолов решил занять; отряд приблизился к передовому укреплению на пушечный выстрел, а князь Мадатов в ту же ночь спустился с пятью батальонами влево по глубокому оврагу, занял тот берег и быстро прошел около двух верст, сбивая неприятеля. На рассвете горцы с ужасом увидели, что их правый фланг обойден, путь в город Акушу отрезан. Большими толпами они двинулись за речку, но стоявшие внизу два батальона встретили их штыками и заставили подняться назад. Продольный огонь со стороны князя Мадатова и фронтальный огонь спереди скоро заставили горцев очистить передовое укрепление. Татарская конница сейчас же вскочила туда, за ней вбежал батальон Ширванского полка и поставил батарейные орудия. С этого места видно было левую сторону ущелья, по которому неприятель переходил партиями на тот берег. Густая стрелковая цепь из отряда князя Мадатова, овладев утесами, нависшими над самой дорогой и речкой Манасом, била сверху на выбор толпы акушинцев; сзади их поражала огнем артиллерия. Моздокские казаки бросились вперед, обскакали и крошили ее шашками; татарская конница, которой хотелось отличиться на глазах Ермолова, пустилась вдогонку, не обращая внимания на скалы и ущелья. Поражение было полное; горцы рассыпались в ближних и дальних ущельях. Разгромив это скопище, Ермолов двинулся дальше, не встречая ни души в обширных и богатых селениях акушинского народа; главный их город также был пуст, но уже на другой день явились старшины и просили прощения; они соглашались считаться подданными Белого царя, соглашались на верность. Они были поражены, что русские солдаты не только не трогали их имущества, но даже сберегали забытых младенцев, которых матери приходили разыскивать в лагерь. Одному почтенному старику возвратили его дочь, красивую девушку. Враждебное настроение акушинского народа живо сменилось уважением к великодушию победителей, особенно, когда Ермолов именем государя императора объявил им прощение, принял от них присягу и, взяв заложников, оставил их при старых порядках. В то время, когда Ермолов громил акушинцев, один из владетелей южного Дагестана, по имени Сурхай-хан, напал на Чирахский пост, в котором находились две роты Троицкого полка, под начальством штабс-капитана Овечкина. Часть гарнизона, по тесноте редута, помещался в селении того же названия, занимая казарму. В темную декабрьскую ночь 6 тысяч лезгин спустились с гор, ворвались в селение и вырезали бÓльшую часть спавших в казарме солдат; около 50 человек с прапорщиком Щербиной успели спастись в мечеть, обращенную в магазин. Окруженные со всех сторон неприятелем, занявшим селение и преградившим все окрестные дороги, осажденные находились в безнадежном положении. Овечкин сделал было из редута вылазку. Но Щербина просил его возвратиться: «Береги людей для охраны крепости! Я обрек себя на смерть!». Целый день осажденные били горцев на выбор, но число храбрых защитников уменьшилось; наконец, горцы отбили двери, ворвались в мечеть и с кинжалами в руках напали на русских. Отбиваясь штыками, наши полегли геройской смертью; Щербина с несколькими солдатами вбежал на минарет, и каждая горец, который пытался туда проникнуть с раздробленной головой летел вниз. Тогда лезгины стали подрывать минарет. Два дня продолжалась эта пытка, вовремя которой Щербина и его доблестные сподвижники оставались без пищи, в ежеминутном ожидании смерти. Наконец она наступила: минарет рухнул, придушив обломками последних его защитников. Обрадованные горцы сейчас же кинулись на редут; однако, их живо осадили картечью; тогда они спустились в ров и завязали перестрелку. Солдаты вылезали на бруствер, подвергая себя явной опасности, чтобы только достать лезгина, от чего сами терпели больше, чем неприятель, скрытый во рву; почти все офицеры были убиты или ранены. Так прошел день, другой, наступил третий; в редуте не осталось ни капли воды; солдаты глотали порох, но все-таки посылали пулю за пулей, изнемогая в неравной борьбе. «Товарищи, – говорил Овечкин, обходя ряды солдат со своей простреленной ногой, – я делил с вами все труды и славу, не раз видел вас впереди и никогда не видел в побеге.
Не дайте же при конце моей жизни видеть вас, как трусов, без оружия, а себя в постыдном плену! Убейте начальника, если не хотите бить врагов!» Солдаты, выслушав Овечкина, бросились на вал и снова посыпались пули. Прошло еще несколько часов; Овечкин, истекая кровью, впадал в беспамятство. Тогда фельдфебель одной из рот предложил солдатам сдаться. Как ужаленный встрепенулся Овечкин и приказал связать фельдфебеля: «Я застреляю того, кто первый упомянет о сдаче!» Он велел поднести себя к орудию, сделал сам выстрел, но тут свалился на платформу, простреленный двумя пулями. Пораженные твердостью начальника, солдаты дрались отчаянно и, наверное, последовали бы его примеру, если бы в эту решительную минуту не засверкали на склоне гор русские штыки: два небольших отряда из соседних укреплений спешили на выручку товарищей. Велика была радость первой встречи, особенно, когда наши увидели, как поспешно бежал Сурхай-хан, избегая битвы в открытом поле. Однако, из двух рот Троицкого полка уцелело только 70 человек, в том числе лишь 8 нераненных.
Ермолов никогда не прощал
