Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн
Если нельзя было наказать Англию, то всегда был враг в пределах досягаемости – евреи. Евреи были мишенью для мести с начала войны. После бомбардировок немецких городов их стали винить в страданиях невинных немцев – женщин и детей. Вупперталь, стоящий на реке Вуппер, на краю Рурской долины, подвергся массированным бомбардировкам в мае и июне 1943 года. Месяцем позже, в Зуле, на несколько сотен миль восточнее, среди местных рабочих стало ходить стихотворение. Оно называлось “Возмездие”: “Придет день, когда вуппертальское преступление будет сурово отмщено и вы в своих краях сломитесь под железным ураганом // Вы, убийцы, принесшие столько горя в этот город, убивавшие младенцев у материнской груди и стариков, // Мы живем лишь неистовой ненавистью к вам, вместе с прочими евреями, несущим на себе клеймо Вуппера”37. Повсюду люди рассуждали о том, что нужно было не изгонять евреев, а организовать в немецких городах гетто, которые служили бы живыми щитами для немцев38. Некоторые писали Гитлеру и Геббельсу, предлагая за смерть каждого “арийца” вешать или расстреливать десять или двадцать евреев39. Бесчеловечная фронтовая математика достигла тыла.
Других немцев бомбежки спровоцировали на рассуждения в совершенно ином моральном ключе. Многие верили, что бомбежки были знаком Божьего гнева, воздаянием за грехи немцев. Возможно, эта точка зрения не была преобладающей, но после бомбардировок она перестала быть маргинальной. В Гамбурге некоторые священники отмечали “чувство вины”, испытываемое их прихожанами40. Годом раньше, в марте 1942-го, лютеранский пастор в близлежащем Любеке объявил авианалет “наказанием свыше”. (Пастор был арестован, признан виновным в деморализации армии и казнен на гильотине.) 8 июля 1943 года секретная служба доносила, что берлинцы объясняют бомбардировку Кёльнского собора “наказанием свыше” за сожжение синагог в 1938 году41.
Далеко не все полагали, что их наказывает десница Господня, но все большее число людей трактовали свою судьбу как ответ на преследования евреев. “Безотносительно ярости в адрес англичан и американцев из-за их бесчеловечности в войне, – писал гамбургский коммерсант своему другу после операции «Гоморра», – нужно бесстрастно признать, что простые люди, средний класс и другие слои населения – как частно, так и публично – говорят о налетах как наказании за наше отношение к евреям”42. Члены небольших групп Сопротивления также рассматривали бомбардировки союзников как справедливое возмездие за депортацию их еврейских друзей. “Англичане отплатили за злодеяние массированным налетом на Берлин”, – записала в дневнике 2 марта 1943 года Рут Андреас-Фридрих, член подпольной группы “Эмиль”, прятавшей евреев в столице. События напомнили ей о гётевском “Ученике чародея”. “Метла, которая вымела евреев из Германии, больше не встанет в угол. Тот, кто вызвал духов, не сможет загнать их обратно”43.
Чувство соучастия
Теперь мы знаем, что союзники бомбили Германию, чтобы сломить сопротивление в тылу, а не для того, чтобы отомстить за убитых евреев. Однако для многих немцев в то время одно было логически связано с другим. Донесения тайной полиции за 1943–1944 годы фиксируют множество подобных высказываний. В Швайнфурте, центре военной промышленности в Северной Баварии, местные жители говорили, что в августе 1943 года их бомбили в отместку за Kristallnacht – погром 1938-го. В Бад-Брюккенау, спа-курорте в северной части Рёнских гор, некоторые утверждали, что “все отношение к еврейскому вопросу” и его решение были “абсолютно неверными”. Теперь же “немецкому населению приходится платить за это”44. В ноябре 1943 года некий берлинец сформулировал то же самое в предельно лаконичной форме: “Знаете, почему наши города бомбят? Потому, что мы поубивали всех евреев”45.
Но кого он называл словом “мы”? Понять, насколько эти высказывания констатируют соучастие, – нетривиальная задача. Некоторые из упомянутых нами людей в Швайнфурте и Бад-Брюккенау могли утешаться такой мыслью: нас бомбят, потому что другие (нацисты) делали с евреями то, что мы никогда не одобряли. Неподалеку, в средневековом Ротенбурге-на-Таубере, в октябре 1943 года местный тренировочный центр нацистской партии жаловался на возрождение “сказочки о «хорошем еврее»”: многие полагали, что “партия обходилась с евреями слишком сурово и теперь они за это расплачиваются”46. Тем не менее сохранялось чувство того, что война была коллективным предприятием. Депортации стали последним шагом на пути к массовым убийствам, но им предшествовали дискриминация, исключение, грабежи и насилие. Все это происходило на глазах населения и нередко при его участии. Многие немцы к этому времени жили в домах, ранее принадлежавших евреям, спали в их постелях и ели с их фарфора. Поскольку война обернулась теперь против немцев, росло беспокойство и по поводу того, как евреи могут отреагировать на конфискацию их собственности.
У немцев есть поговорка “Mitgefangen, mitgehangen” – вместе пойманы, вместе вздернуты. Она выражает крайний взгляд на проблему соучастия, предлагая одинаково наказывать всех, невзирая на реальную степень ответственности. Нацисты практиковали извращенный культ коллективного отмщения. Можно было казнить заложников и гражданских, на которых распространялась ответственность за диверсии или убийства отдельных немецких солдат в том месте, где они проживали; и теперь эта политика, известная со времен колониальных войн, стала еще радикальнее. Коллективные наказания отражали презрение к индивидуальной жизни. Нацисты возродили средневековую концепцию Sippenhaft – родственной ответственности, в соответствии с которой вся семья должна была отвечать за деяние одного из ее членов: с конца 1942 года эта практика применялась к женам, детям и братьям дезертиров, а затем – к семьям заговорщиков, пытавшихся убить Гитлера 20 июля 1944 года. После 1945 года понятия вины и соучастия были радикально пересмотрены, но важно подчеркнуть, что в 1943–1945 годах множество немцев хорошо знало, что это такое.
Осведомленность о зверствах немцев на фронте мешала осудить советские преступления. Весной 1943-го нацистская пропаганда сделала попытку использовать в своих целях обнаружение массовых захоронений в Катынском лесу под Смоленском, где Советы расстреливали польских офицеров и представителей интеллигенции, объявив их “работой еврейских мясников”. Реакция общественности варьировалась от агрессивного антисемитизма до критического самоанализа. В Берлине тайная полиция резюмировала мнения, распространенные прежде всего в образованных и религиозных кругах, следующим образом: “Мы не имеем права огорчаться из-за того, что делают русские, поскольку немцы уничтожили намного больше поляков и евреев”. Сходные высказывания отмечались в сельской местности в Нижней Франконии. В саксонском Галле взгляды жителей разделились: одни хотели “убить евреев”, другие указывали, что если бы немцы сами не громили евреев, сейчас царил бы мир. Как писал окружной глава
