Григорий Кроних - Неуловимые мстители. Конец банды Бурнаша
– Вперед! – скомандовал Бурнаш, одновременно давя на автомобильный клаксон.
Всадники, чьи ряды пополнились новыми товарищами, быстро двинулись в обратный путь. С одной стороны их ободрило присутствие самого атамана, с другой – они старались скрыть перед ним страх, внушаемый таинственными Мстителями. Последнее время бурнаши постоянно натыкались на ловушки и неприятности, приготовленные этими неуловимыми врагами. Не исключено, что в станице их ждет новый сюрприз, и от этого делается как-то зябко даже под палящим солнцем…
Всю дорогу Бурнаш проповедовал что-то об идей ном анархизме, а Данька мучительно размышлял: догадались ли ребята, что бандиты могут вернуться в станицу? До сих пор повторных налетов атаман не устраивал, но, видно, его терпение лопнуло. Теперь он не оставит без внимания ни малейшей вылазки Мстителей. Значит, следует быть еще внимательней.
Сотня настороженно вступала в притихшее село. Даже ребятишек не было видно на улицах. Бурнаши озирались, опасаясь засады. Данька старался разглядеть хоть кого-то из друзей, но тщетно. Атаман сигналом клаксона остановил свое войско на деревенской площади.
– Слушай мою команду: всю станицу согнать сюда! Тех, кто вилами махал, особливо ту бабу – взять под арест и приволочь на площадь. Пускай другие знают, как не слухать батьку Бурнаша. Все амбары спалить, а помощничкам «мстителей» всяких – и хаты заодно. Кто драться будет – стреляй не глядя, я так велю! Ясно?
Бандиты рассыпались по станице собирать народ. Загорелись амбары, заголосили бабы…
Данька прошелся вокруг площади, но никакого знака Мстителей не услышал, никто не прокукарекал. Значит, ушли друзья в лес на базу.
Вокруг машины собралась порядочная толпа селян: старики, бабы да ребятишки. Цепь казаков огораживала их – чтоб не разбежались. Отдельно, при карауле, стояли шесть человек арестованных – уже в кровоподтеках и царапинах, видимых сквозь разорванную одежду.
– Братья станичники! – громко сказал Бурнаш, встав в автомобиле. – Да, – братья! Потому что верю вам и прощаю все! Не могли вы, станичники, сами додуматься батьке Бурнашу мешать в справедливом бою с красными собаками! То злые люди подбили вас на нехорошее дело! Правильно?.. – толпа промолчала. – Вот стоят шестеро – они тоже братья мои и сестры. Только еще сильнее обманутые красными «мстителями». Этого я простить не могу… Если каждая баба на казаков с вилами бросаться станет – куда это годится?
– Ничего, мужья наши вернутся – они вам не вилами пригрозят! – крикнула одна из арестованных женщин.
– Тебя как зовут? – спросил атаман.
– Анисья.
– Вот, Анисья, грозишь ты мне вилами из-за угла, коварно, хорунжего моего ранила – а я на тебя не обижаюсь. Мне жаль тебя – такая ты обманутая! Что тебе красные дали? Ничего! А я тебе, хоть ты и преступница, жизнь дарю! И другим таким же врагам батьки Бурнаша – тоже. Но не запросто так. Слышите, станичники?! Если к завтрашнему полдню доставите мне в Липатовскую двадцать подвод с пшеницей – отпущу я их на все четыре стороны. А нет – не обессудьте! – атаман развел руками.
Бурнаш сел и клаксоном дал сигнал к отправлению.
– Будь ты проклят, ирод! – крикнула Анисья.
Пораженная толпа станичников молчала. Арестованных связали, посадили на две телеги и повезли в Липатовскую. Впереди колонны, как обычно, двигался экипаж атамана, довольные бурнаши ехали следом. Ух, и голова у батьки, вот голова! И простил всех, и так дело повернул, что крестьяне сами ему пшеницу к штабу доставят. Голова!
18
В Липатовскую Бурнаш вернулся уже в приподнятом духе и сразу позвал Даньку в штаб.
– Батька, а этих-то куда? – спросил Пасюк, кивая на телеги с арестованными.
Гнат приостановился на пороге.
– Хаты свободные есть?
– Нет.
– Тогда в церкви запри, – распорядился атаман. – У каждого входа – по караулу.
В хате Бурнаш показал Даньке на стол.
– Садись, пиши приказ.
– Слушаю, батька, – отозвался казачок и взялся за перо.
Через полчаса лже-Григорий уже читал бурнашам свиток приказа:
– Народ великой радостью и любовью встречает своих освободителей – вольную армию батьки Бурнаша. В бессильной злобе красные комиссары подсылают своих наймитов, чтобы мутить народ. А посему объявляю за поимку главарей банды красных «мстителей» из самоличных сумм батьки будет выдано: деньгами…
Данька сделал паузу и посмотрел на одобрительно слушающих казаков.
– Никак Сидор приехал, – услыхал он, перевел взгляд дальше к коновязи и…
Данька увидел, как покойный Сидор Лютый спешился с коня и привязал повод. Хлопец стал ни жив ни мертв. Значит, не достала бандита его пуля! Как бы теперь не вышло наоборот, а Лютый стреляет метко… Но он же красный Мститель! Данька сосредоточился и стал читать прыгающие перед глазами буквы дальше.
– Деньгами: царской «катенькой» – сто рублей, «керенками» – полтора метра, советскими рублями – две тыщи и пять тыщ расписками от самого батьки. Объявить по всем хуторам и станицам в течение двух суток. Атаман Гнат Бурнаш. Год 1920, месяц май».
Лютый перебросил повод и повернулся к штабу, где мальчишеский голос читал приказ атамана. Ладный казачок в белой черкеске старательно-громко произносил слова… Казачок… Не веря еще глазам своим, Сидор подошел вплотную к подростку. Тот смотрел только в свиток, а Лютый – в упор на него. Потом Сидор развернулся и быстро вошел в хату.
Атаман Бурнаш встретил помощника благодушно.
– Здорово, Сидор, присаживайся, сейчас казачок чай подаст. Расскажи, как удалось с самим батькой Махно погутарить?
Лютый к столу не сел, а выглянул в окно, где на крыльце все еще стоял Данька.
– Об том после поговорим, – сказал Лютый, – я о другом. Знаком мне этот хлопец – твой казачок. И отца его знавал – красного командира Ивана Ларионова!
– Да ты что?!
– Я вот этой рукой старшого пристрелил, а ты мальца на груди, как змею, пригрел!
– Да померещилось тебе, Сидор. Я с его батькой, добрым казаком Семкой Кандыбой лет десять знаюсь.
Данька тем временем вернулся в хату и встал под дверью.
– А ты документ какой-нибудь спросил у сына дружка своего? – поинтересовался Лютый.
– Спросил. Ты рубаху у него задери, да сам почитай! У него вся спина красной плеткой расписана. Он этот документ при себе долго держать будет.
– Так то же я, Гнат, слышишь, то ж я…
Дверь распахнулась, и Лютый оборвал себя. Данька вошел с подносом, на котором, не дрожа, стояли два стакана в ажурных серебряных подстаканниках. Он спокойно поставил чай на стол.
– А захотите еще, батька, так у меня самовар горячий стоит.
– Ну ладно… Гриня!
– Чего, батька? – оглянулся от дверей казачок.
