Амеде Ашар - В огонь и в воду
Онъ выхватилъ изъ ноженъ свою шпагу; Гуго схватилъ попавшуюся на землѣ палку и ждалъ его твердо. Первымъ же ударомъ Бриктайль разрубилъ пополамъ эту палку; онъ и не думалъ остановиться, какъ вдругъ двѣ злыхъ собаки бросились изъ глубины двора съ лаемъ и раскрытой пастью. Бриктайль едва успѣлъ отскочить назадъ.
— Бери, драконъ! хватай Фебея! кричалъ Агриппа появляясь вдали съ мушкетами.
Бриктайль отступалъ, удерживая шпагой страшныхъ псовъ, которые не отставали не кидались на него, какъ бѣшеные. Уже плащъ, которымъ онъ обмоталъ себѣ лѣвую руку, былъ въ клочкахъ, и онъ чувствовалъ у себя на ногахъ горячее дыханье собакъ, но, увидѣвъ за собой дерево, онъ отчаяннымъ скачкомъ вспрыгнулъ на вѣтку. Драконъ и Фебея бѣгали съ воемъ кругомъ дерева, поднимались на стволъ передними лапами и красными глазами грозили еще солдату.
Агриппа въ одну минуту побѣжалъ къ нимъ.
— А если я вамъ раздроблю голову изъ этого мушкета, развѣ я буду не правъ? крикнулъ онъ Бриктайлю сердитымъ голосомъ….Будь вы на моемъ мѣстѣ, вы бы такъ и сдѣлали!… Но вы — мой плѣнникъ…. Я лучше подожду…. Когда-нибудь да прійдется жъ вамъ сойти внизъ.
Стоя на большой вѣткѣ, Бриктайль смотрѣлъ вокругъ, куда бы бѣжать, откуда бы защищаться; ничего кругомъ, кромѣ голаго ровнаго двора, а подъ деревомъ двѣ собаки, не спускающія съ него глазъ. Вздумай онъ соскочить — и въ ту же минуту ихъ крѣпкія челюсти вопьются ему въ шею.
— Громъ и молнія! вскричалъ онъ.
— Попались, возразилъ Агриппа…. надо сдаваться.
— На какихъ условіяхъ?
— Прежде всего — вотъ этотъ перстень, что вы украли.
— Просто шутка!… Я съ тѣмъ и взялъ его, чтобъ отдать назадъ… Вотъ онъ.
Онъ снялъ съ пальца перстень Гуго и бросилъ въ шляпу Агрипрѣ.
— Теперь — вашу шпагу и вашъ кинжалъ.
— А если я поклянусь вамъ, что не пущу ихъ въ дѣло?
— А я буду гораздо покойнѣй, когда шпага и кинжалъ не будутъ больше у васъ въ рукахъ.
Бриктайль прикусилъ себѣ губы и, обратясь къ Гуго, который смотрѣлъ на всю эту сцену, сложивъ руки, спросилъ его:
— Что вы на это скажете? я увидѣлъ гербъ на вашемъ перстнѣ и принялъ васъ за дворянина!
— Именно потому, что я дворянинъ, я и вижу, что вы не дворянскаго рода.
— Что жъ ты принимаешь меня за незаконнорожденаго, что ли, комаръ ты эдакій?
Гнѣвъ опять овладѣлъ имъ и онъ смѣрялъ глазомъ разстояніе до земли и ужъ совсѣмъ было-приготовился спрыгнуть внизъ, но въ эту минуту онъ увидѣлъ бѣгущихъ изъ-за стѣны, цѣлой толпой, крестьянъ съ косами, топорами и копьями, а отъ нихъ онъ ужъ навѣрное не спасся бы, еслибъ даже и одолѣлъ Агриппу, Гуго и обѣихъ собакъ.
Проклятіе вырвалось у него, и, выхвативъ изъ ноженъ шпагу и кинжалъ, онъ съ силой швырнулъ ихъ на песокъ.
— Теперь можете и сойти! крикнулъ ему Агринпа, поднимая брошенное оружіе.
Собакъ онъ взялъ за ошейники, и онѣ только рычали.
Въ одну секунду солдатъ соскочилъ съ дерева и, ставъ прямо противъ Гуго, посмотрѣлъ на него молча. Его лицо, только что пылавшее дикимъ гнѣвомъ, вдругъ стало безстрастнымъ и на немъ показался какой-то отблескъ благородства. Потомъ, проткнувъ руку и отворотивъ рукавъ, онъ показалъ кровавую рану и сказалъ:
— Вотъ тутъ у меня остается такой знакъ на память, котораго я не забуду. Клянусь вамъ честью дворянина, а я — дворянинъ, можете мнѣ повѣрить — постарайтесь лучше никогда не встрѣчаться со мной.
И выпрямившись во весь ростъ, съ надменнымъ видомъ, онъ прибавилъ:
— А теперь, прикажите меня выпустить!
— А вотъ тамъ дверь! отвѣчалъ Агриппа, указывая на уголъ. Но позвольте мнѣ проводить васъ: тамъ есть люди, которые моглибы напасть на васъ, еслибъ меня не было съ вами.
Когда дверь отворилась, Бриктайль увидѣлъ, что въ самомъ дѣлѣ такая предосторожность не была лишнею. Его окружило человѣкъ тридцать, готовыхъ на него броситься, но Агриппа сдѣлалъ знакъ рукой:
— Этотъ господинъ сознался, что былъ неправъ… Теперь это — ягненокъ… Намъ остается только, друзья мои, пожелать ему счастливаго пуѣи — но не мѣшаетъ ему подальше обходить дубы, какіе ему могутъ попасться на дорогѣ: какъ разъ можетъ на одномъ изъ нихъ когда-нибудь повиснуть.
Взрывъ смѣха отвѣчалъ ему.
— А, канальи! еслибъ только уменя была шпага! проворчалъ рейтаръ и тотчасъ же принялъ опять невозмутимый видъ, бросивъ на крестьянъ взглядъ презрѣнія.
Полоумный малый, бывшій все еще на службѣ у графа де-Монтестрюка, подвелъ поджарую лошадь пандура. Онъ сѣлъ верхомъ не спѣша и поѣхалъ, высоко поднявъ голову, но зеленый отъ гнѣва и съ пылающимъ взоромъ.
Когда онъ завернулъ за уголъ стѣны, Агриппа положилъ руку на плечо графу Гуго и сказалъ:
— Вотъ вамъ первый врагъ!
VII
Гостинница Красной Лисицы
Во время прогулокъ молодой графъ почти никогда не разставался съ отъисканнымъ имъ въ деревнѣ мальчикомъ-сиротою. У бѣдняка не было ни родни, ни пристанища и Гуго, пріютивъ его, нашелъ себѣ не только преданнаго слугу, но и друга. Звали его Коклико за красный цвѣтъ волосъ.
Малый былъ вообще очень некрасивъ и неуклюжъ: большая голова на узкихъ плечахъ, длинныя руки, худыя ноги, все тѣло будто развинченное, пресмѣшной носъ, маленькіе глазки на кругломъ какъ вишня лицѣ; но за доброту и за услужливость всѣ забывали о его безобразіи. Передъ Гуго Коклико благоговѣлъ; Гуго былъ для него больше, чѣмъ идолъ, онъ былъ — великій человѣкъ.
Дружба ихъ началась какъ-то разъ въ зимній вечеръ: въ углу подъ заборомъ маленькій Гуго — ему было тогда лѣтъ десять — нашелъ полузамерзшаго Коклико, лежащаго рядомъ съ большой связкой хворосту, слишкомъ тяжелой для его слабыхъ плечъ. Ноги у него были голыя, въ разбитыхъ деревянныхъ башмакахъ, руки посинѣли. Сердце, у Гуго сжалось отъ состраданія; ни просьбами, ни убѣжденіями онъ ничего не могъ добиться отъ бѣднаго мальчика; взвалилъ его къ себѣ на плечи, кое-какъ дотащилъ до Тестеры и положилъ къ себѣ на кровать. Тепло оживило бѣдняжку, и какъ только онъ открылъ глаза, прежде всего увидѣлъ возлѣ себя чашку горячаго супу.
— А, ну-ка, поѣшь, сказалъ ему Гуго.
Мальчикъ взялъ, какъ сонный, деревянную ложку и съѣлъ супъ, не говоря ни слова, но когда онъ понялъ наконецъ, что еще живъ, глаза его наполнились слезами и, сложивши руки, онъ сказалъ:
— Какъ же это? на васъ такое славное платье, а вы приняли участіе въ такомъ оборванцѣ, какъ я!
Платье на Гуго было далеко не славное, а изъ толстаго сукна, но на немъ не было ни дыръ, ни пятенъ, и оно показалось великолѣпнымъ безпріютному мальчику.
Эти слова тронули Гуго и онъ понялъ, до какой нищеты дошелъ этотъ сиротка.
