Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3
— На Пасху-то эта, — Федор выругался, — сюда явится. С отцом своим, и еще как бы ни тысячи две поляков с ними. Вчера тут Бучинский был, Никифор Григорьевич показал мне его, так хвалился спьяну, что, мол, на венчание самозванца столько потратят, сколько никто еще не тратил.
— А вы бы не рисковали, Федор Петрович, — озабоченно сказал Татищев.
— Это кабак хитрый, Михаил, — ухмыльнулся Федор, — был такой тать на Москве, давно еще, во времена царя Ивана, Данило Волк, так он все тут держал, а как голову ему отрубили — к Никифору дело перешло. Должен был сын Данилы этим заниматься, Михайло, да тот в Сибирь с Ермаком ушел и сгинул там.
— А Данило этот, — мне Никифор рассказывал, — тут все разумно устроил, в каждой светелке, в стенах, дырки есть, коли захочешь — все увидишь и услышишь. Сюда люди и важнее Бучинского ходили, уж поверь мне, — Федор рассмеялся. «Так что ждите нас, ну и пока тут готовьтесь. Что с площадью Красной?»
— Все сделано, — Татищев потянулся за пирогом и Федор одобрительно сказал: «Ешь, ешь, рыба свежая совсем, на рассвете в реке плавала. Никифор Григорьевич кухней на всю Москву славен. И вообще, я, как уеду — ты сюда переселяйся, на усадьбе не след тебе сидеть, мало ли что. А тут, — он обвел глазами светелку, — и кров, и стол, и девки веселые.
Конь мой готов?
Татищев усмехнулся. «Привели из подмосковной вашей, пока там не разорили все. То не конь, Федор Петрович, то, как у этого купца тверского, ну, Никитина Афанасия, описывает же он, в Индии зверь такой есть — слон».
— А какой меня еще выдержит? — пожал плечами Воронцов-Вельяминов. «И Василия Ивановича ему на себе нести придется, до первой подставы на дороге ярославской, там уж легче станет».
Дуня просунула белокурую голову в горницу, и, блеснув мелкими зубами, сказала: «Надо на Варварку-то бежать?».
— Давай, — добродушно отозвался Федор, — только косы платком повяжи, а то невместно-то девице по Москве одной ходить, обидят еще.
— Девица, скажете тоже, — расхохоталась Дуня, и, протянув руку, приняв записку, — исчезла.
— А что Ксения Борисовна? — поинтересовался Татищев.
— Постригается, и в Горицкий монастырь едет, на реку Шексну, — хмуро ответил Федор.
«Впрочем, все эти постриги, что под патриархом Игнатием сделаны, — силы в них нет, как государь — самозванец, тако же и патриарх».
— Знаете, какие слухи-то по Москве бродят, — помолчав, проговорил его собеседник.
— Знаю, — коротко отозвался Федор. «Вот как его, — он махнул рукой в сторону Кремля, — обратно в Польшу отправим, мертвого, понятное дело, так и решать с этим будем, сейчас другие заботы у нас есть. Оружие людям раздал?
— А как же, — Татищев улыбнулся. «Палить в воздух станут, конечно, не след людей-то ранить, зачем оно нам? А у вас что?
— Сабля да пищаль, — Федор зевнул. «Ничего, Михаил, справлюсь. Давай тогда, коня моего в Китай-городе, у Яузы спрячьте, Никифор вам покажет — где. А я по утренней прохладе, лодку возьму, и появлюсь там».
Татищев ушел, а Федор, слушая перезвон колоколов, распахнул ставни шире, и, глядя на чудный, золотой закат над Замоскворечьем, зло сказал: «А какие бы слухи ни ходили, сие мне нисколько не важно. Окромя меня, ничьей она не будет, никогда, пока жив я. Вот и все».
— Значит так, — он вернулся к столу и налил себе водки, — Марья пусть по весне в Новые Холмогоры едет, я их туда провожу, и потом уже — на Москву. А там Земский Собор пусть решает — кому царствовать, хоша бы и Василию Ивановичу. Для сего завтра, правда, надо его с плахи снять, но ничего — справимся».
Федор вытянулся на лавке и вдруг подумал: «Прости, Господи, а ведь Лизавета и умереть может. Я, правда, тоже, может, и завтра, — он невольно улыбнулся. «Все в руке Божьей, конечно. Приеду туда, на Волгу, Марья и не узнает меня, наверное, маленькая же еще была, как уезжали, годик только исполнился. Как самозванца выгоним, надо, чтобы Лизавета еще родила, двое сыновей — мало это. Ну, а ежели умрет она — с Ксенией под венец можно идти».
Он закинул руки за голову, и, нежно сказал: «Иван, да. Иван Федорович. Так и назовем».
В церкви Иоанна Предтечи было сумрачно, и Ксения, оправляя черный апостольник, подумала: «Так и не скажешь, что лето на дворе, вон тут, прохладно как».
— Возок заложили уже, — Аннушка заглянула в притвор. «Матушка спрашивает, можно с нами юродивая поедет, ну, Машенька, она тихая же».
Сзади раздалось шуршание рясы, и Марья Петровна тихо сказала: «Государыня вдовствующая, ну, инокиня Марфа, рядом с собой никого не терпит, знаете же».
— Конечно, — Ксения попыталась улыбнуться, и Мэри, увидев слезу, что медленно скатывалась по щеке девушке, велела: «Беги, доченька, глянь — что там с поклажей нашей, хоша и немного ее, а все одно — вдруг что перепутают».
Девочка исчезла, и Ксения вздрогнула — Марья Петровна крепко взяла ее за руку.
— Так, — сказала женщина тихо, — сами знаете, патриарх этот, Игнатий, самозванцем ставленый, так что и постриги его, — Мэри усмехнулась, — гроша ломаного не стоят. Далее, — она помолчала. «Я с Шексны по весне уеду, как — придумаю, хотите, со мной отправляйтесь».
Ксения упрямо помотала головой, и Марья Петровна вздохнула: «Ну, как знаете. Теперь вот что — я вам травы начну давать, а вы пейте. И как из обители уйду, тако же оставлю вам».
— Марья Петровна! — потрясенно промолвила девушка.
Лазоревые глаза блеснули ледяным холодом и женщина, встряхнув Ксению за плечи, — грубо, — сказала:
— Не тех вы кровей, Ксения Борисовна, чтобы в подоле ублюдков приносить, тако же и Федор Петрович. Что вы ему полюбовницей стать хотите — сие дело ваше, Господь вас рассудит, однако вы не ему не жена венчанная. А что блудить вы собираетесь — так хоша приплода у вас не будет, не придется младенца невинного душить, упаси Господь, али под ворота подкидывать.
— Да как вы…, - попыталась возразить Ксения, но Мэри хлестнула ее по щеке, — больно, — и продолжила:
— Потом мне спасибо скажете. Федор Петрович вас на спину уложит, — женщина усмехнулась, — и не побережет, — я таких, как он, знаю, сии мужики не о бабе думают, а только лишь об удовольствии своем. А коли вы ему прискучите — дак хоть чада у вас на руках не останется, может, и замуж выйдете.
Девушка закусила губу, сдерживая слезы: «Все не так случится, Марья Петровна. Он меня из монастыря заберет, и мы с ним всю жизнь вместе проживем, до старости нашей, деток будем пестовать».
Марья Петровна, хотела, было, что-то сказать, но тут Аннушка всунула голову в дверь и торопливо проговорила: «Готово все уже, инокиня Марфа выезжать велела».
Ксения посмотрела на прямую спину Марьи Петровны, на ее твердые плечи, и тихо пробормотала: «Не буду я никаких трав пить, ежели Господь даст понести, дак быть по сему».
