Станислав Пономарев - Быль о полях бранных
— Помню, как злобой кипел тогдашний царь татарский Булатка[58]. Грозился за ту стену каменную, кою без его ведома построили, всю Русь попалить огнем. С ратью великой на Москву двинулся. Да не дошел — побили его православные русичи возле Нижнего Новгорода. А Булатка в Сарай уж не вернулся: Мамайка его где-то устерег и голову отрезал. Потом уж смирились татары с московской вольностью. Да и не до стены им нашей было. Свара: цари в то время тут так часто сменялись, что и имен-то я их всех не припомню. Иной раз неделя пройдет, а на престоле уж новый царь татарский уселся.
— А нынешний как? — спросил Семен.
— Алим-царь по тутошним временам давно правит: больше года. Норовом не злой, худого о нем не скажу. Коней добрых любит. Да ведь ты виделся с ним?
— Виделся. Одарил меня царь татарский Алим тысячью серебряных монет за доблесть на поле брани. Только на что они мне? Возьми их, владыка, на откуп русских невольников. Прибавь к тем деньгам[59], кои князь Димитрий Иоаннович да купцы-доброхоты дали.
— Всевышний не забудет твоих деяний, — перекрестил посла епископ. — Выкуплю, сколько смогу, людей русских у бусурман. Только... — Иоанн вздохнул тяжело, — дорого нынче полонянник стоит. Татарва теперь с Русской земли их мало берет: князья соболями да серебром откупаются.
— Сколько же за невольника просят?
— За триста денег крепкого мужика сторговать можно.
— М-да-а! А кони?
— Добрый конь агарянский дорог, цены не сложишь.
— А все же?
— Бывает, и тысячу ихними дирхемами[60] отваливают.
— А ежели простая лошадь, для пахоты?
— Таких тут немного. Татары, даже нищие, землю не пашут. Этим руссы-невольники занимаются да булгары камские, хлебушек растят для притеснителей своих... Однако ж пятьдесят дирхемов тягло стоит.
— Две лошади за невольника?! Ого! — быстро подсчитал Семен Мелик.
— Истинно так, — подтвердил епископ. — Скажи, сын мой, а что ты царю татарскому дарить будешь помимо дани московской? Что прислал с тобой великий князь наш Димитрий Иоаннович?
— Ты сказывал, владыка, царь Алим коней любит. Жаль, нет у меня коня доброго.
— О скакуне потом поговорим...
— Прислал великий князь царю Алиму кафтан из царьградской парчи, подбитой собольими хвостами...
— Добрый подарок, — отметил Иоанн. — А что женкам царским?
— Кольца да серьги, ожерелья да браслеты — поделки немецких и русских умельцев.
— Всем одинаково?
— Великий князь не велел различать. Всем Сенькам по серьгам, — пошутил Семен.
— Великий князь Димитрий Иоаннович далече. Ему из Москвы не видать, что тут творится.
— Потому он и велел советов твоих слушаться.
— То-то... Есть у царя Алима женка любимая. Зейнаб зовут. Не проста умом, ох не проста. Она дочь Мамая...
— Того самого?
— Да, того самого Мамая, коего вся Орда страшится. А Зейнаб слушает сам царь Алим. Так что...
— Тогда... — Семен развел руками. — Надо бы ей что-нибудь такое... А где взять?
— Я промыслил о том. Тут, в соседней горнице, купец агарянский дожидается.
— Так зови его, владыка!
Епископ позвонил в серебряный колокольчик. Вошел служка. Иоанн распорядился.
Араб, кланяясь, вошел и остановился у двери.
— Подойди ближе, Асхат, — пригласил Иоанн. — Кажи товар свой.
Торговец оглянулся, шепнул что-то и вошел в горницу. За ним следовал рослый раб в рваном чапане[61] и с бронзовой серьгой в левом ухе.
«Чистый цыган, — подумал о нем Семен Мелик. — Конокрад, наверное...»
* Чапáн — стеганый длиннополый халат.
Невольник держал в руках большой кожаный мешок.
— Развяжи! — приказал купец.
Асхат долго, со знанием дела раскладывал перед знатными покупателями свой товар. Были тут восточные поделки из драгоценных камней, сверкающая китайская ткань, кривые арабские сабли, кинжалы в ножнах, усыпанных алмазами, бирюзой и иной самоцветной зернью.
Взыграла в Семене Мелике древняя хазарская кровь, черные глаза вспыхнули огнем, руки дрогнули: любил он драгоценное оружие и никогда не был к нему равнодушен. Схватил саблю, вытянул из ножен наполовину: черная с золотистыми искрами дамасская сталь заворожила взор.
— Сколько просишь?! — воскликнул нетерпеливо.
— Подожди, сын мой, — остановил его порыв Иоанн. — Аль мы затем купца позвали? Асхат, покажи ларец.
Купец осторожно, как нечто хрупкое и невесомое, вынул из-за пазухи миниатюрную шкатулку дивной работы. Семен взял ее в руки. Тонкий, словно изморось, узор, прочерченный кое-где еле уловимыми золотыми прожилками, казался созданием чародея, но не человека.
Русс долго любовался драгоценностью, и на сей раз только глаза выдавали его волнение.
— Что внутри? — спросил он. — И как открыть?
— Надави вот здесь.
Семен осторожно коснулся пальцем центра аквамаринового узора. Крышка откинулась. Внутри на синем атласе покоился почерневший от времени серебряный браслет.
— Что эт-то?! — отшатнулся Семен Ме-лик: грубая поделка так не вязалась с великолепием футляра.
— Это то, ради чего царицы Востока побуждают султанов к кровопролитным войнам, — невозмутимо ответил араб.
Русс недоуменно уставился на него.
— Это браслет Хадиджи, первой и любимой жены пророка Мухаммеда, да пробудет он вечно защитником нашим перед Аллахом! — провел купец ладонями по лицу и бороде.
Раб пал на колени и, глядя на религиозное чудо, усердно шептал молитву. В его голове никак не укладывалось, как можно продавать то, что только мечети может принадлежать. Но...
— Это то, что нам надобно, сын мой, — решил епископ.
— Да? — очнулся от оцепенения Семен. — А сколько ты просишь за браслет сей? — растерянно спросил он купца.
— Немного, о мудрейший килича великого царя русиев, — простодушно сказал араб. — Всего лишь один год беспошлинной торговли в самом Мушкафе.
— Это не я решаю, а великий князь Московский! — ответил посол, и сразу же великолепие шкатулки померкло в его глазах. — Деньги бери. Скажи, сколько?
Асхат недоуменно уставился на епископа — Дескать, договорились же — и потянулся к ларцу.
— Мы покупаем браслет, — решительно сказал Иоанн. — Сын мой, — обратился он к служке, — принеси красную коробочку. На столе сбоку стоит.
Служка, поклонившись, ушел.
Семен, ничего не понимая, только глазами хлопал.
— Великий князь Московский Димитрий Иоаннович прислал мне охранный лист, который просит за браслет жены пророка купец агарянский, — пояснил архиерей по-русски. — Я волен распорядиться сим листом, как того пожелаю. Только имя вписать. Так что один добрый поминок мы с тобой отыскали.
