Джеймс Клавелл - Сегун. Книга 3

– Пожалуйста, господин, вы знаете, что я вам предана.

Торанага не ответил. Взгляд его был безжалостен.

Открылась внутренняя дверь, и Тяно, монахиня, уверенно, не постучав, вошла в комнату с подносом в руках.

– Вот, великий господин, я приготовила. – Она по-крестьянски встала на колени. Руки у нее были большие, грубые, привычные к тяжелой работе, но в ней чувствовались самоуверенность и самодовольство. – Пусть Будда ниспошлет вам мир! – Она повернулась к Марико, поклонилась ей, как кланяются крестьянки, и снова удобно устроилась на полу. – Не окажете ли вы мне любезность, госпожа, не нальете ли чаю? Вы ведь прекрасно с этим справитесь, ни капли не прольете, верно? – Глаза ее светились, она явно была довольна.

– С удовольствием, Оку-сан, – согласилась Марико, скрыв свое удивление и назвав монахиню ее религиозным именем. Она никогда не видела раньше мать Наги, хотя знала большинство других женщин, связанных с Торанагой законными узами, – ей доводилось встречать их на различных торжествах. Но дружеские отношения она поддерживала только с Кирицубо и госпожой Садзуко.

– Тяно-сан, это госпожа Тода Марико-но Бунтаро, – представил Торанага.

– А, со дэс, простите, я подумала, что вы одна из почтенных дам моего великого господина. Прошу простить меня, госпожа Тода, можно мне передать вам благословение Будды?

– Благодарю вас. – Марико предложила чашку Торанаге, он взял ее и выпил.

– Налейте Тяно-сан и себе, – предложил он.

– Простите, великий господин, с вашего разрешения, мне не надо. От такого количества чая у меня уже плавают зубы, и уборная далековато для моих старых костей.

– Ходьба пойдет тебе на пользу, – поддел Торанага, радуясь, что послал за ней, когда вернулся в Эдо.

– Да, великий господин, вы правы – как всегда. – Тяно удостоила своим вниманием Марико: – Так вы дочь господина Акэти Дзинсая?

Чашка Марико застыла в воздухе.

– Да. Прошу извинить меня…

– О, вам нечего извиняться, дитя. – Тяно добродушно рассмеялась, ее живот заходил ходуном. – Я не узнала вас, пока не услышала вашего имени, прошу извинить меня, но в последний раз я видела вас на свадьбе.

– Да?

– О да, я видела вас во время свадебной церемонии, а вы меня – нет. Я подсматривала за вами через сёдзи. Да, за вами и за всеми знатными людьми, господином Накамурой, будущим тайко, и всеми высокородными господами. О, я была так застенчива, что не решалась присоединиться к такому блестящему обществу. Но для меня это было очень хорошее время. Лучшее в моей жизни. Шел второй год, как великий господин оказал мне свою милость, я понесла от него, хотя все еще оставалась крестьянкой, какой была всегда. – Глаза ее затуманились, и она добавила: – Вы очень мало изменились с тех пор – все еще одна из отмеченных Буддой.

– Ах, как бы я хотела, чтобы это было так.

– Это правда. Вы знали, что избраны Буддой?

– Нет, Оку-сан, как бы мне ни хотелось этого.

Торанага вставил:

– Она христианка.

– Ах, христианка… Какое это имеет значение для женщины, христианка она или буддистка, великий господин? Иногда никакого, хотя женщинам нужна помощь богов. – Тяно радостно хихикнула. – Мы, женщины, нуждаемся в божьем подспорье, великий господин, чтобы иметь дело с мужчинами.

– А мы, мужчины, нуждаемся в божественном терпении, чтобы иметь дело с женщинами.

Тяно засмеялась, и это неожиданно словно согрело комнату и на мгновение ослабило дурные предчувствия Марико.

– Да, великий господин, – продолжала Тяно, – а все из-за «небесного павильона», который из рая легко превращается в преисподнюю.

Торанага буркнул:

– А что вы на это скажете, Марико-сан?

– Госпожа Тяно мудра со времен своей молодости, – нашлась Марико.

– Ах, госпожа, вы говорите приятные вещи старой, глупой женщине. Я так хорошо помню вас. Ваше кимоно было голубого цвета, с изумительным рисунком, серебряными журавлями – красивее я никогда не видела. – Она опять посмотрела на Торанагу: – Ну, великий господин, я просто хотела посидеть с вами минутку. Прошу извинить меня.

– Еще есть время. Оставайся.

– Спасибо, великий господин. – Тяно тяжело встала на ноги. – Мне следовало бы повиноваться, но природа требует своего. Я не люблю огорчать вас. Время идти. Все приготовлено, пища и саке будут поданы, как только вы пожелаете, великий господин.

– Благодарю.

Дверь бесшумно закрылась. Марико подождала, пока у Торанаги опустела чашка, и наполнила ее.

– О чем вы думаете?

– Я ждала, господин.

– Чего, Марико-сан?

– Господин, я хатамото. Никогда раньше я не просила у вас милости. Я хочу просить у вас милости как хата…

– А я не хочу, чтобы вы просили милости как хатамото, – возразил Торанага.

– Тогда просьба на всю жизнь.

– Я не муж, чтобы выполнять ее.

– Иногда вассал может просить сюзерена…

– Да, иногда, но не сейчас! Сейчас придержите язык и не заикайтесь о просьбе на всю жизнь, благодеянии, требовании или чем-нибудь таком.

Просьбой на всю жизнь называли милость, которую, согласно древнему обычаю, жена могла испрашивать – не теряя лица – у мужа, сын у отца, а иногда и муж у жены с условием: если просьба удовлетворялась, это обязывало никогда в этой жизни не просить о другой милости. По обычаю же вопросов при такой просьбе не задавали и никогда потом о ней не упоминали.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Откройте, – приказал Торанага.

Марико повиновалась. Вошли Судара с женой, госпожой Гэндзико, и Нага.

– Нага-сан, займи пост этажом ниже и не пускай никого без моего приказа.

Нага вышел.

– Марико-сан, закройте дверь и садитесь сюда. – Торанага указал место недалеко от себя, спереди, лицом к остальным.

– Я приказал вам обоим прийти сюда для обсуждения срочных семейных дел.

Глаза Судары невольно обратились на Марико, потом снова на отца. Госпожа Гэндзико не шелохнулась.

Торанага резко сказал:

– Она здесь, сын мой, по двум причинам: во-первых, мне угодно, чтобы она была здесь, и, во-вторых, мне угодно, чтобы она была здесь!

– Да, отец. – Судара устыдился грубости отца. – Могу я спросить, чем оскорбил вас?

– А есть какие-то причины, по которым я должен оскорбиться?

– Нет, господин, – если только мое стремление обезопасить вас и мое нежелание позволить вам покинуть эту землю вызвали вашу обиду.

– А что ты скажешь о заговоре? Я слышал, ты осмелился предположить, что можешь занять мое место как главы клана!

Лицо Судары побелело, как и бесстрастная физиономия госпожи Гэндзико.

– Я никогда не покушался на подобное – ни в мыслях, ни на словах, ни на деле. И никто из членов моей семьи, и никто другой в моем присутствии.