Теофиль Готье - Железная маска (сборник)
– Вы находите? – пробормотал парфюмер.
– Право, – сказал Генрих, – вы идете с таким видом, точно расстроился наш план, который должен был обеспечить ваше благосостояние или вашу любовь?
– Нет.
– Черт возьми! Если бы вы не помешали мне в моих наблюдениях за звездами третьего дня вечером, то я, возможно, сказал бы, что мешает вашему успеху.
Генрих говорил без тени насмешки. Он так искусно разыграл свою роль, что Рене поддался обману.
– Господин де Коарасс, – сказал он, – со мной случилось большое несчастье, но об этом позже… может быть, вы поможете мне… Однако я должен пойти в Лувр.
– Что случилось, Рене?
– Убили или украли… этого я достоверно не знаю, – моего ребенка.
– Вашу дочь?
– О нет! – возразил Рене. – Молодого человека, которого я воспитал, как сына, и любил…
– Неужели? – воскликнул Генрих с таким простодушным видом, что флорентиец мог бы заподозрить весь мир в похищении Годольфина, но только не его. – Честное слово, Рене! – продолжал Генрих, и в голосе его слышалась дружеская нотка. – Быть может, это глупо с моей стороны – у вас репутация злого человека, кроме того, как мне известно, вы мой заклятый враг…
– Я? Нет! – возразил флорентиец.
– По крайней мере, были моим врагом.
– Я простил вам.
– Правда?
– Боже мой! – воскликнул флорентиец. – Я дал себе слово исправиться. Судьба преследует меня, и я начинаю раскаиваться.
– Но, – продолжал Генрих, – видя вас таким удрученным, я чувствую к вам участие.
Принц сумел придать своему лицу такое чистосердечное выражение, что хитрый итальянец попался в расставленные сети.
– Если бы я и Ноэ могли быть вам чем-нибудь полезны…
Рене колебался.
– Вы предсказали мне столько необычайного, которое уже отчасти сбылось, что я наконец уверился в вашем даре угадывать будущее.
– Я, кажется, утратил свой дар, – сказал Рене. – Звезды со вчерашнего дня ничего мне не возвещают… но если вы поможете найти моего сына…
– Я попытаюсь.
Генрих взглянул на усыпанное звездами небо:
– Какая чудная ночь, Рене! Дайте мне вашу руку.
Флорентиец протянул руку. Генрих взял ее, продолжая смотреть на звезды.
Вдруг он подавил крик.
– Рене, – спросил он, – вы идете в Лувр?
– Да.
– Не ходите туда!
– Почему?
– С вами там случится несчастье…
– Неужели?! Но я должен пойти…
– Не ходите!
– Королева ждет меня…
– Вы ничего не потеряли прошлой ночью?
Рене вздрогнул.
– Я не знаю, что это такое, но я вижу два предмета, форму которых я не могу определить… – продолжал Генрих.
Рене побледнел, вспомнив о кинжале и ключе.
– Не ходите в Лувр, – повторил принц, – потому что вещи, которых я не могу определить… Они принесут вам несчастье. Не ходите туда…
Рене колебался. В этот час каждый вечер ждала его королева-мать, и, хотя перед Рене трепетала вся Франция, Екатерине достаточно было нахмурить брови, чтобы заставить его задрожать.
– Я должен пойти! – сказал флорентиец. – Если моя звезда затмится, значит, так назначено судьбой. Прощайте, господа.
И этот человек, еще накануне надменный, продолжил свой путь с поникшей головой и с отчаянием в душе…
В то время как Генрих и Ноэ сделали вид, будто удаляются от Лувра, Рене вошел туда через маленькую дверь, возле которой на часах стоял швейцарец и через которую днем раньше Нанси провела Генриха к Маргарите.
Рене поднялся по той же темной лестнице. Но вместо того, чтобы пойти по коридору налево, он взял направо.
Обычно Рене входил через дверь, которая вела из уборной в спальню королевы. Дверь эта запиралась только на задвижку. Рене отпер ее и вошел в уборную, затем в спальню.
Там никого не было, но на столе стояла лампа, а бумаги были разбросаны в большом кресле, стоящем перед столом.
«Королева поблизости», – подумал Рене.
Действительно, не успел он прислониться к камину, украшенному гербом Франции, как в соседней комнате раздались шаги королевы-матери.
Екатерина, выйдя от дочери, отправилась к королю. Но король успел запереться в своем кабинете, и часовой, стоявший у его двери, не пропустил королеву.
– Король не принимает, – сказал он.
– Даже меня?
– Именно относительно вашего величества и отдан приказ, – ответил часовой.
Екатерина была вне себя от гнева, когда увидела Рене. Слова замерли на ее губах.
– Ваше величество! – вскричал флорентиец. – Ваше величество, я пришел просить вас о правосудии!
– О правосудии! – воскликнула королева, отступив на шаг.
– Да, ваше величество. Произошло несчастье, – гнева и раздражения королевы Рене все еще не замечал. – Убили или украли – этого не знаю – моего ребенка.
– Право же, мой бедный Рене, – произнесла Екатерина с тем изумительным хладнокровием, которое умеют напускать на себя женщины, – поистине ужасные вещи творятся в Париже!
– Что же случилось?! – спросил Рене, заметив наконец, что королева необычайно бледна, а в глазах ее сверкает ярость.
– В то же время, когда у тебя похищали ребенка, – продолжала Екатерина, – на улице Урс убили купца, старика слугу, женщину и ландскнехта.
– В самом деле? – воскликнул Рене, голос его дрожал.
– Убийца забыл в доме ключ и кинжал…
Рене побледнел как смерть.
– И этот кинжал… – крикнула Екатерина, не в силах сдерживать гнев, – твой, негодяй!
– Ваше величество… – пролепетал флорентиец, – вы разрешили мне…
– Молчи, злодей!
Рене опустил голову. Он весь дрожал.
– На этот раз я не стану покровительствовать тебе. Двор и без того ненавидит меня.
– Но, ваше величество…
– Купеческий староста приходил к королю просить о правосудии; король разрешил, чтобы начался суд…
Рене задрожал еще сильнее.
– Тебя арестуют, осудят и колесуют живьем!
Но Екатерина все же чувствовала сострадание к парфюмеру.
Послушай, – сказала она, – я могу дать тебе только один совет – бежать. Бежать как можно скорее!
На лице ее было написано такое беспокойство, что флорентиец понял – он не должен колебаться. Рене взял плащ и хотел поцеловать руку королевы. Но она оттолкнула его.
– Прочь, убийца! – воскликнула Екатерина.
Опустив голову, Рене вышел. Он пробежал по коридору и достиг калитки, когда швейцарец алебардой преградил ему путь.
– Дурак! – сказал Рене, еще не потерявший свою самоуверенность. – Разве ты не узнал меня?
– Вы мессир Рене, – сказал швейцарец.
– В таком случае пропусти меня.
– Не могу.
– Негодяй!
– Мне так приказано.
– Но ведь ты впустил меня…
