Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы-3

— Фон? — недоуменно приподнял бровь Арсенин. — Ты немного ошиблась. Он мой партнер, но его фамилия просто Нойманн. Никакой он не фон и в бегстве нет необходимости. И вообще, с чего ты взяла, что нужно куда-то бежать?

— Знаешь, Генрих, если ты конечно Генрих, а не Рудольф или вообще какой-нибудь Франсуа, — горько усмехнулась женщина, — Уолфиш-Бей маленький городок, и моя семья жила в нём, когда он еще не был владением Британской короны. Очень уж давно мы сбежали из Ирландии… Но сейчас не об этом. Здесь все всё друг про друга знают и тот, у кого есть глаза, давно уже догадался, каким скотом и для кого торгует твой друг фон Нойманн… Вот и ты…

— А что я? — с легким напряжением в голосе, обеспокоенно спросил Арсенин. — Купец как купец…

— Не перебивай, — Глэдис, демонстративно надув губки, прикрыла ладошкой рот Всеслава. — Ты хотел знать, что в тебе не так, значит, слушай. То, что ни немецкий, ни английский тебе не родные, становится ясно на второй минуте разговора. Произношение хорошее, но акцент присутствует. Не пойму, какой, но есть. Твои компаньоны… Вот те двое, что постарше, они ни капли не похожи на купцов, но зато очень напоминают телохранителей. Я, правда, не могу понять, зачем тебе нужны и двое других… Ну тот, турок, и тот, что так здорово играет на гитаре. Было бы весьма печально узнать, что он так же великолепно режет глотки…

— Не волнуйся, — криво усмехнулся Арсенин, глядя поверх женской головы. — Художественная резьба не входит в число его достоинств… или недостатков. У него другая специализация. А что еще тебе не по вкусу?

— Что еще? — встряхнула волосами Глэдис. — Слушай. Ты ведь не купец, а если вдруг и купец, то затвором винтовки в последнее время щелкал чаще, чем костяшками счетов.

Женщина поднесла правую руку Всеслава к лицу, поцеловала сбитые затвором костяшки и ласково провела пальчиком по синяку от приклада.

— И наконец, — печально улыбаясь, продолжила она, — для торговца мясом, ты совершенно не разбираешься в быках. Лонгхорны, Генрих, американская порода и здесь они не водятся.

— Ты очень наблюдательна, — то ли с одобрением, то ли с раздражением качнул головой Арсенин. — Но я — купец. Только товар у меня… специфический. Очень.

— Так, может, ты оставишь свою… торговлю, — загоревшись внезапной надеждой, Глэдис просительно взглянула ему в глаза. — Плюнь на деньги! Тех средств, что у меня есть, хватит на нормальную жизнь. Если не хочешь или не можешь жить здесь, уедем куда угодно, хоть на другой конец света! Только останься со мной… пожалуйста…

— Понимаешь, Глэдис, — ломая спичку за спичкой в безуспешных попытках прикурить и пряча глаза, выдохнул сквозь зубы Арсенин. — В том, чем я сейчас занимаюсь, деньги не играют практически никакой роли. Просто я делаю то, что должен…

— Значит, ты уйдешь, — сев на кровати, Глэдис обняла колени руками, — уйдешь и не вернешься…

— Я уйду, — Арсенин прижавшись к подрагивающей от рыданий спине женщины, спрятал лицо в ее волосах. — Но когда однажды ты увидишь в бухте Уолфиш-Бей алые паруса, знай — я вернулся. Вернулся за тобой.

Проснувшись, пусть не с первыми лучами солнца, но все же достаточно рано, Всеслав Глэдис в комнате не застал — та уже вовсю сновала по гостинице, поражая персонал невиданным досель благодушием.

Пивовар, робко заикнувшийся, что в связи с войной (пусть бушующей за тысячу миль отсюда, но все же!) было бы неплохо повысить цену на хмельное, вместо пожелания сотни чертей в печенку или еще чего похлеще, получил взамен навара короткую проповедь об алчности. Мальчишка-разносчик, перевернувший впопыхах корзину с яйцами, и вовсе удостоился лишь укоризненного взгляда и пожелания носиться аккуратней. Глядя на столь неожиданные перемены в поведении доброй, но строгой хозяйки, мужская половина персонала недоуменно пожимала плечами и задумчиво чесала в затылке, а женская обменивалась понимающими и чуть завистливыми взглядами.

Однако и благодушию бывает предел: когда изрядно припозднившаяся официантка, заговорщицки подмигнув хозяйке, томно простонала, что ночью ТОЖЕ не выспалась и очень устала, то немедленно была вознаграждена за догадливость взбучкой и, затравленно оглядываясь, улепетнула на кухню, а потом, в течение дня, старалась как можно реже показываться Глэдис на глаза.

— Итак, — отхлебнув кофе, Арсенин обвел внимательным взглядом собравшуюся за завтраком компанию, — заканчиваем приём пищи и дружно топаем в «Черную Каракатицу» — здешнюю самую приличную портовую забегаловку. Сразу хочу пояснить, идем не чтобы пить… — выделив голосом последнюю фразу, Всеслав скользнул взглядом по Троцкому, выжидательно покосился на Корено и довольно усмехнулся.

При слове «пить» Лев явственно передернулся, а одессит состроил невинную физиономию добропорядочного обывателя, не потребляющего ничего крепче простокваши.

— Где-то так, — утвердительно кивнул Арсенин, наблюдая за реакцией друзей. — Нам предстоит встреча с капитанами американских китобоев, и ваша задача — произвести самое что ни на есть благоприятное впечатление.

— Ой, я вас умоляю! — возмущенно вскинулся Корено, жутко недовольный перспективой принудительной абстиненции. — Не делайте мне смешно! Те китобои кушают себе спотыкаловку, шо дядя Фима мацу — с утра и постоянно, а русскому матросу, — молодой грек горделиво тряхнул смоляной шевелюрой, — таки и не випить?! А если, не приведи Господи, те американы будут иметь себе желаний за Содом, ви таки прикажете мине искать румяна и пудру для всей компании?

Впечатлившись буйством Колиной фантазии, Лев, Дато и Барт обменялись взглядами. Первый — озадаченным, второй — недоуменным, а бур — непонимающим.

— Прикажу — чепчик оденешь, — ехидно фыркнул Арсенин, разглядывая изумленных подчиненных. — Но, думаю, до этого дело не дойдет.

— А зачем мы туда идем, Всеслав Романович? — торопливо дожевывая сосиску, промычал Троцкий. — Пить нельзя — это понятно, а что тогда делать?..

На последней фразе Корено, все своим видом выражая, что лично ему сия сентенция непонятна и неприемлема, зашелся в надсадном кашле, но от каких-либо комментариев воздержался. Впрочем, даже если бы он и хотел что-нибудь сказать, то вряд ли б смог: Барт и Дато, искренне переживая за здоровье друга, одновременно двинули одессита по спине.

— Что делать, что делать… — поднимаясь из-за стола, пожал плечами Арсенин. — Впечатление производить, вот что делать. Всеми доступными способами.

То, что «Каракатицу» давно и надолго облюбовали моряки, было заметно еще на подходе. По крайней мере, двое китобоев, пытаясь смыть последствия вчерашней попойки, вяло плескались в ржавой бочке — списанном судовом опреснителе, а еще один, так и не расставшись с почти пустой бутылкой, безмятежно дрых, привалившись к стене трактира.