Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
Она стояла у порога, и поднятая рука её замерла в воздухе. Молодая женщина не решалась толкнуть старую ветхую дверку из трухлявых досок.
Пять дней и пять ночей Жаннат шла по горам, прячась от людей, пробиралась среди камней и скал через камышовые заросли, дрожа от страха, питаясь листьями и кореньями трав. Куда она шла, Жаннат точно не знала. Она имела смутное представление, где проходит гиссарская дорога. Найти бы эту дорогу, а тогда она легко добралась бы до родного кишлака. Но только раз в жизни Жаннат ехала, вернее, её везли тогда в Гиссар как рабыню, и она меньше всего думала о том, чтобы запомнить путь. А сейчас она боялась спросить редких встречных путников, где лежит эта дорога, Жаннат в панике пряталась от них. Она плелась по целине, делала огромные обходы, удлиняя и запутывая путь. Но какой-то животный, подсознательный инстинкт влёк её вперёд и вперёд, помогая ей избегать опасных встреч с людьми, одичавшими, обезумевшими от голода и несчастий, и особенно с озверевшими от крови басмаческими шайками, бродившими по стране. Жаннат родилась в горах. Она знала горы и умела остерегаться всего неизвестного, всего подозрительного. Она пробиралась через горы и холмы.
Наконец на шестой день она вышла на вершину знакомого холма. Внизу среди деревьев, лежал кишлак. Сердце рванулось и затрепетало в груди. Солнце ударило Жаннат фейерверком лучей в лицо из-за столь знакомой горы, и она узнала родной дом...
... Она, наконец, решилась. Толкнула калитку и переступила порог.
Из круглого отверстия хлебной печи вырывалось пламя, освещая сухое старушечье лицо.
— Мама! — закричала Жаннат.
Она всё забыла: и то, что родители разрушили её детство, и то, что они бросили её в пучину бед, и то, что они искалечили ей душу. Рыдая, она прижималась к старухе, ощущая щекой тепло материнской груди, прикосновение трепетной руки к волосам.
Задыхающимся голосом Раима шептала:
— Доченька, доченька, девочка моя. Перепёлочка моя... нет у тебя гнезда. Куда полетишь, птичка моя, там песни поёшь, бедненькая...
Она хотела бы лежать вот так в материнских объятиях всю жизнь, вечно...
— Ага, те-те, жена, ты явилась! — прозвучал знакомый, слишком знакомый голос.
Трудно возвращаться из мира грез к жизни, к суровой действительности. Полная смертельной дрожи Жаннат подняла голову.
— На возвышении, где всегда сидел после дневной работы угольщик, папаша Хакберды, сейчас расположился, полулежа, опираясь локтём на старую, слежавшуюся в камень подстилку, Хаджи Акбар.
Багровые краски его щёк и носа, набухшие прыщи, толстый выпиравший живот — всё показывало, что он изволил только что плотно поужинать и предается приятному отдыху. Пальцы его играли зёрнами четок.
С видимым интересом поглядывал Хаджи Акбар на Жаннат. Но ни малей-шего удивления не выражало ни его лицо, ни глаза. Не подобает настоящему мужчине, почтенному человеку, удивляться.
— Ну вот ты и пришла.
Он не вскочил, не бросился на Жаннат, он даже не шевельнулся и только искоса глянул на калитку, измеряя расстояние, успеет ли Жаннат добежать раньше него, и убедился, что ей некуда деться.
— Господи, если у тебя жена развратна, что пользы от добродетели мира! — вздохнул он так, что заколыхался его выпятившийся из-под камзола живот. — Вот что получается с женой правоверного, если она вступит на путь неповиновения и греха.
— Я умираю от жажды и голода, мама, — просто сказала Жаннат.
— Стойте, Раима-бегим, вы хозяйка этого дома, а в своей норе и мышь госпожа. Дело ваше, но неужто вы примете эту блудницу как дочь, те-те... Посмотрите на неё, на платье. В Бухаре последняя проститутка постыдится показаться на людях такой грязной, оборванной, косматой, хэ-хэ!
И Хаджи Акбар разразился сиплым, неестественным смехом так, что брюхо его заходило ходуном.
— Мама, что делает у нас в доме этот человек? — спросила Жаннат, отстраняясь от матери. — Что ему здесь нужно?
— Доченька, я не понимаю, — забормотала старая Раима, — он твой муж. Что случилось? Почему он ругает тебя? Или ты провинилась перед ним... Он хороший зять, у него много денег...
— Умоляю, мама, я еле жива... Потом тебе расскажу... Я немая, видящая сны, а мир глух. Если я расскажу, что со мной случилось, услышат ли, поймут ли люди...
— Но что случилось?
— Он не муж мне. Он дал мне тройной развод... Он убийца и басмач.
— Посмотрите-ка на неё, как она разговаривает, ой-бой! Ах да, мы — комсомолка! Ах да, мы — агитатор! Хо, хо, хо! А вот насчёт нас, те-те, госпожа комсомолка, вы и ошиблись. Мы не убийца, хэ-хэ, и не басмач... Мы теперь командир Красной Армии, хэ-хэ. Доверенное лицо высокого командира... те-те... самого командира Гриневича.
— Ах, Алексей Панфилович здесь! — не удержалась Жаннат. От радости сердце у неё дрогнуло.
— Подожди!.. Не перебивай мужа, пока он говорит... Я мужчина, и моё дело — решать, жена ты мне или не жена... — Хаджи Акбар сел и важно сказал: — Подойди-ка поближе... Я посмотрю, годишься ли ты ещё... Э, ничего. Я отменяю «уч талак», и ты будешь прислуживать мне, ухаживать за мной, те-те... стелить постель. Я сказал!
Молодая женщина еле держалась на ногах от изнеможения, слабость охватила все её тело. Пылающий огнем кружок тандыра прыгал в её глазах, но она всё же нашла в себе силы сказать:
— Не дождешься, собака, — и, еле передвигая натруженные, израненные ноги, пошла в михманхану. За ней, охая и причитая, побрела старуха...
Жаннат даже не помнит, во сне или наяву она слышала хриплый хохот Хаджи Акбара снаружи и тихие, робкие слова матери, которые она шептала ей на ухо:
— Он большой человек. Он бек, он князь, он оказал честь... живёт в нашей покосившейся хижине. У него полная мошна золота. Он нас с Хакберды осчастливил... Каждый день мы едим мясо. Меня зовёт не иначе, как Раима-бегим, госпожа Раима. А ты что? Нужна ты ему! Станешь артачиться, другую жену найдет. Если у богача жена помрёт, у него постель обновится, если у бедняка помрет жена, голова закружится... Дело известное. Одумайся: лягуш-ка без хвоста — женушка без ума, доченька. Поверь ему. Он умный, он храбрый.
Жаннат заснула. Она хотела спать. Только спать. Ей было все безразлично, и она спала. Всю ночь ей снилось, что она идёт к казану, от которого так чудесно пахнет жареным, и перед ней всё время появляется на блюде жирная, аппетитная баранья туша, вдруг непостижимо расплывающаяся сальной улы-бочкой прыщавого лица Хаджи Акбара.
Проснулась Жаннат только поздно вечером, бодрая, отдохнувшая. Первое, что бросилось ей в глаза, — винтавки, стоявшие в углублении тахмана, и патронташи. Подивившись, откуда у них в доме столько оружия, молодая женщина вскочила и подбежала к двери.
