Александр Дюма - Инженю
— Видите, как мы хорошо устроились здесь, на углу набережной Пелетье… Повозка проедет мимо, мы увидим лицо преступника, и я надеюсь, он тоже заметит нас.
— Смотрите! Что это?
— Это, черт возьми, идут стражники. Когда я вам говорил…
Но приближение стражников прервало их разговор. За стражниками ехала повозка.
В ней можно было видеть священника, склонившегося к одетому в рубаху мужчине в серых кюлотах; голова осужденного бессильно болталась из стороны в сторону, ударяясь о решетчатые борта повозки.
Этот мужчина — его-то и везли на казнь — сидел, согласно обычаю, спиной к дороге, по которой двигалась повозка; ни Ретиф, ни Ревельон еще не могли разглядеть его лица.
Ретиф привстал на цыпочки и посоветовал фабриканту последовать его примеру.
Повозка безостановочно продвигалась вперед.
Наконец, она поравнялась с ними.
И тогда перед ними предстал мужчина с опущенной головой; глаза у него был тупо расширены, мокрый рот, казалось, заранее оцепенел.
— Оже!? — первым вскричал Ревельон, хотя Ретиф увидел зятя раньше.
— Да, Оже! — подтвердил романист. — Оже, мой зять и убийца моей дочери!
— И мой приказчик! — воскликнул Ревельон.
— Да, ваш приказчик, тот, кто крал ваши деньги в ту минуту, когда его застигла Инженю, и нанес ей удар ножом.
Ревельон и Ретиф смотрели на Оже так упорно, с таким ожесточением, что магнетически обратили на себя взгляд осужденного, уже почти похолодевшего при приближении смерти.
Негодяй различил лица Ретифа и Ревельона среди десяти тысяч голов, мелькающих у него перед глазами.
Глаза его налились кровью, рот раскрылся, чтобы изрыгнуть какой-то крик, застрявший у него в горле; Оже всем телом подался назад, словно хотел бежать от этого видения и угрызений совести.
Но повозка увезла его дальше; она уже прибыла на место казни, а Оже все еще искал глазами два этих лица: он больше не мог их видеть, но они по-прежнему смотрели на него.
Палач ударил его по плечу; Оже едва не потерял сознание.
Священник поцеловал приговоренного.
Оже отвернулся от толпы; двое подручных палача подхватили его под руки и взгромоздили на крутую приставную лестницу.
Он не успел подняться на третью перекладину, как ему на шею накинули петлю.
Оже преодолел еще пять перекладин.
Вдруг резкий удар сбил его с лестницы.
Палач сильным ударом ногой по лестнице вышвырнул Оже из жизни. Ревельон, мертвенно-бледный и испуганный, дрожал, держась за руку Ретифа.
Романист неотрывно смотрел на повешенного с холодным вниманием, в котором явственно проступала охватившая его страшная злоба.
Когда преступник перестал дергаться в конвульсиях, Ре-тиф де ла Бретон увел фабриканта обоев, который был ни жив ни мертв.
— Ну как, казнь позабавила вас? — спросил он Ревельона.
— Ох! — вздохнул фабрикант. — Я едва держусь на ногах.
— Полноте! Вы шутите?
— Ничуть, клянусь честью! Всю жизнь передо мной будет стоять зрелище, которое вы заставили меня наблюдать.
— Пустяки! — возразил Ретиф. — Зато вы развлеклись.
— Страшное развлечение!
— Пусть так, однако все то время, что длилась казнь, вы ведь думали о ваших деньгах?
— Нет, но теперь я думаю о них… И знаете…
— Что?
— По-моему, мне сейчас станет плохо.
— Остерегайтесь этого!
— Почему?
— Да потому, что в этой толпе вас могут принять за родственника, друга или даже сообщника казненного злодея.
— Вы правы, но ноги не слушаются меня… Ох, совсем подкашиваются.
— Хорошо, давайте-ка выберемся из толпы и пройдем по Красному мосту, там больше воздуха.
— Поддержите меня, друг мой.
Ретиф не заставил просить себя дважды; он повел Ревельона по левому берегу Сены, в сторону улицы Бернардинцев.
Ревельон не переставал жаловаться на то, как ему плохо.
— Давайте зайдем в кафе, — предложил он. — Я выпью рюмку водки, и мне станет легче.
— Не стоит, — сказал Ретиф. — Мы в двух шагах от моего дома: я хочу показать вам кое-что, и это вас приободрит.
— У вас дома?
— Да. Там я держу одну субстанцию, что способна вселить бодрость в самые привередливые сердца.
— Ах, надеюсь вы дадите мне рецепт?
— Конечно! Поэтому и веду вас к себе.
Ретиф показал Ревельону дорогу, и они, проходя мимо приоткрытой двери в квартиру домовладельца, расточили тому множество любезностей, с которыми тогда было принято обращаться к домовладельцам.
Потом, когда они вошли в квартиру романиста, Ретиф привел Ревельона из своей комнаты в комнату Оже, усадил на стул, который он поставил в заранее выбранное место, и вложил ему в руки каминные щипцы.
Ревельон абсолютно ничего не понимал в тех действиях, что Ретиф заставлял его совершать.
Он не хотел брать щипцы.
— Возьмите, берите же! — настаивая Ретиф.
— Зачем? Чтобы я ими освежился?
— Нет.
— Ну и где же субстанция, что успокаивает самые больные сердца?
— Сейчас вы сами ее откроете.
— Этими щипцами?
— Да, черт возьми, да.
— Где же она?
— Здесь.
И Ретиф вставил ручку щипцов между двумя плитками паркета и приказал:
— Нажимайте!
— Вы с ума сошли!
— Какое ваше дело? Нажимайте!
Ревельон, считая, что имеет дело с сумасшедшим, решил повиноваться, чтобы доставить ему удовольствие.
И он, с силой нажав на ручку, выломал одну целую плитку и половину соседней.
Семь или восемь золотых монет, вырванных этим толчком из-под пола, выкатились из дыры, к великому изумлению фабриканта обоев.
Он тотчас нагнулся, чтобы получше их рассмотреть.
— Хе-хе! Значит, это вас интересует? — спросил Ретиф. — Вот удача!
— Сколько золота! Сколько золота! — вскрикивал Ревельон и, погружая обе руки в дыру, горстями вытаскивал золотые монеты.
— Ну как? Ну как? — спрашивал Ретиф.
— Но что вы делаете со всем этим богатством, старый скупец? — спросил Ревельон. — Копите сокровище?
— Сударь, извольте, пожалуйста, пересчитать деньги, — спокойно попросил Ретиф.
Пересчет занял у Ревельона почти час. Сумма составила три тысячи луидоров без одного. Отсутствовал один луидор: Оже достал монету из тайника в тот день, когда его выследил Ретиф.
— Все верно, здесь две тысячи девятьсот девяносто девять луидоров! — прошептал потрясенный Ревельон.
— Так вот, сударь, это золото принадлежит вам, — сказал Ретиф. — Ведь его мой зять-негодяй украл у вас в тот день, когда убил мою дочь.
Ревельон закричал от радости и сжал в объятиях честного и умного старика, вернувшего ему богатство.
— Мы разделим их! — воскликнул он.
— Нет.
— Нет да!
