Александр Дюма - Инженю
Он уронил на пол тарелку, это он-то, человек очень ловкий!
Потом он разбил стакан.
На это Оже, рассмеявшись, заметил:
— Будьте осторожны, дорогой тесть! Вы уничтожаете наше имущество… Вы же знаете примету — разбитые стаканы приносят несчастье.
При этих словах странная улыбка тронула насмешливые губы старика. Потом, вероятно, для того, чтобы скрыть свою озабоченность, Ретиф в третий раз положил себе на тарелку то же кушанье.
Пока Оже говорил, Ретиф подливал себе вина и выпивал его, пытаясь рассеяться тем, что скороговоркой что-то бормотал себе под нос, странно постукивал пальцами по столу или гремел посудой.
В отдельных обстоятельствах недогадливость склонных к подозрительности натур представляет собой весьма любопытный предмет для наблюдения.
Оже ничего не подозревал, ничего не чувствовал, он лишь видел, как возбужден его тесть, и сам заразился этим возбуждением.
Когда приступили к жаркому, Оже, приподняв голову, прислушался.
Ретиф тоже прислушался, хотя при этом побледнел.
— Да что с вами, дорогой тесть? — спросил Оже.
— Ничего! — ответил писатель, быстро подливая вина зятю; при этом его рука так дрожала, что больше чем полстакана пролилось на скатерть.
— Ну и ну! — громко засмеялся Оже. — Я сегодня вас совсем не узнаю, папаша Ретиф! Уж не новый ли роман вы обдумываете?
— Да, зять мой, именно! — воскликнул Ретиф.
— Вот как! Ну что ж, расскажите мне, о чем он.
— С удовольствием, дорогой мой Оже.
— Там есть любовь?
— Разумеется!.. А вам нравятся романы о любви?
— Да, но о любви добродетельной, — ответил Оже. — Ведь ваши книги, дорогой господин Ретиф, иногда бывают, хе-хе, не совсем пристойными.
— Да? Вы так считаете?
— Конечно.
— Значит, вы предпочитаете добродетель?
— Разумеется, черт возьми!
— Хорошо, — сказал Ретиф, — сейчас я вам расскажу про мой новый роман.
— Я слушаю.
— И он вам понравится, ибо преступление в нем карается, а добродетель вознаграждена.
— Отлично!
И Оже, который начал уже ощущать, как хорошо он выпил и славно поел, поудобнее облокотился на стол, чтобы выслушать рассказ тестя.
Но, к сожалению, в эту секунду за дверью, на лестничной площадке, послышался тяжелый, громкий топот.
— Что это? — спросил Оже.
— Что? — повторил Ретиф.
— Но что там?
Дверь распахнулась, и в комнату ворвались четверо солдат стражи, тогда как два пристава, словно ужи, проскользнули между ними и встали в дверях.
Оже, бледный и растерянный, посмотрел на тестя, сидевшего за столом, и пробормотал:
— Что все это значит?
— Кто из вас Оже? — спросил один из приставов; он задал вопрос из чистой вежливости, ибо этот человек с водруженными на остром носу очками явно знал, с кем имеет дело.
— К счастью, не я! — воскликнул Ретиф, быстро поднявшись из-за стола и встав под защиту часовых.
— Это я, — не без апломба ответил Оже.
— Вы обвиняетесь в убийстве девицы Инженю Ретиф, в замужестве Оже! — подойдя к нему, объявил пристав.
— Я? — вскричал убийца, невольно отступая назад.
— Да, черт возьми, вы!
— О! Кто вам мог это сказать? — воскликнул Оже, поднимая руки к небу.
— Нам это сказала ваша жена.
— Моя жена?
— По крайней мере, если не сказала, то написала.
— Она написала?
— Посмотрите вот это, — предложил пристав, протягивая негодяю письмо.
— Это почерк Инженю! — вскричал ошеломленный Оже. — Что это значит?
— Сударь, сейчас я прочту вам это письмо, — с пугающей вежливостью сказал пристав, — но, поскольку у вас дрожат колени, потрудитесь сесть.
Оже решил бросить вызов приставу и продолжал стоять.
Тогда пристав вслух прочел следующий документ:
«Я, Инженю Ретиф де ла Бретон, сим заявляю, что мой муж Оже нанес мне смертельный удар ножом в день поджога и разграбления дома Ревельона в той части дома, что называется кассой; в качестве доказательства я могу показать полученную рану и представить спасшего меня свидетеля…»
— Неправда! Ложь! Клевета! — кричал Оже. — Где Инженю? Раз она меня обвиняет, нам должны устроить очную ставку! Где она? Где?
— Я продолжаю, — заметил неумолимый пристав. — Слушайте, сударь: отрицать вы будете потом, если у вас хватит на это мужества.
«И кроме того, я свидетельствую, что мой муж хотел, убив меня, отомстить мне за то, что я застала его на месте преступления — за кражей денег. Инженю Ретиф де ла Бретон, в замужестве Оже».
— О! — мертвенно побледнев, вскричал Оже.
Он посмотрел в глаза Ретифу, но встретил его острый, пылающий ненавистью взгляд.
Этот взгляд, словно удар молнии, сразил негодяя. Но Оже быстро пришел в себя и спросил:
— И это все?
— Нет, не все, — ответил полицейский пристав. — Посмотрите, что написано внизу, под подписью вашей жены.
«Подлинность показаний подтверждаю. Шарль Луи де Бурбон, граф д'Артуа».
— Я погиб! Погиб! — прошептал Оже, который лишь в эту секунду понял, в какую бездну он упал.
Четверо стражников окружили Оже, тогда как Ретиф, от волнения дрожа всем телом, держался за спинку стула, чтобы не упасть.
Через несколько секунд солдаты увели Оже, который, изрыгая жуткие проклятия, бросил с порога полный отчаяния взгляд на то место, где были спрятаны деньги.
Ретиф на лету уловил этот взгляд и улыбнулся, потирая руки.
Но у Ретифа, признаться, не хватило великодушия, чтобы не высунуться в окно и не посмотреть, как преступник садится в фиакр вместе с четырьмя стражниками, к великому изумлению соседей еще вчера так умилявшихся преданности г-на Оже своему тестю.
LXIV. ГЛАВА, В КОТОРОЙ РЕТИФ НАХОДИТ СПОСОБ РАЗВЛЕЧЬ РЕВЕЛЬОНА
Новость об аресте Оже быстро облетела Париж; его никто не знал, зато, учитывая недавние события, всем был известен Ревельон.
Люди были рады рассказывать о настоящем преступлении и найти истинного виновника в запутанных обстоятельствах этого темного дела с поджогом и разграблением фабрики; они также радовались возможности возложить на конкретных преступников главную тяжесть этих событий.
Говорили, что суд над г-ном Оже прошел удивительно быстро: Ретиф де ла Бретон — его три раза вызывали в качестве свидетеля — был не тот человек, кто стал бы чинить правосудию препятствия.
Через двенадцать дней после ареста Ретиф, надев свое лучшее платье, хотя никакого праздника не ожидалось, вышел из дома и направился в предместье Сент-Антуан с намерением посетить Ревельона или, вернее, Сантера.
Обойный фабрикант совсем пал духом; за это время он подсчитал все свои убытки и с каждым днем убеждался, что разорен гораздо серьезнее, чем считал раньше.
