Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
– Разноречивы твои ответы оттого, что лживы. Если ты станешь и дальше лгать, я прикажу содрать с тебя шкуру. С живого. Спасти себе и всем родным твоим жизнь ты сможешь, если станешь говорить правду, – помолчал курбаши, со змеиной пронзительностью впившись взглядом в съежившего Паничкина, затем спросил, хлестнув камчой о голенище. – Ты продался неверным?! Сознайся!
– Я… я… я…
– Сознавайся!
– Да, – еле выдавил из себя Паничкин. – Да.
– Все слышали, правоверные?! – возликовал курбаши. – Он ответил «да». Можем ли простить это?! Нет! Но он умрет не сразу. Ночь я проведу с ним, потом отдам вам. Когда натешитесь, сдерем с него шкуру. Велик Аллах!
– Воистину велик! – взвилась толпа, вкладывая в этот ответный крик и ненависть к изменнику, и радость за грядущее возмездие.
Долетел крик и до мазарной полянки, вызвав у пограничников, особенно заставских, досаду. Садыков даже не сдержался, упрекнул командира подоспевшей на помощь группы.
– Зачем уракать было? Вон их сколько ушло. Жди теперь обратно. Где? Когда?
– Теперь не двадцать восьмой. Получили по зубам, долго не полезут. А то и вовсе утихомирятся. Оно, конечно, сдалась бы вся банда, куда как отменней, только до гранат у вас дело дошло. Конец, считай, не за горами был. Что тут мешкать? На погибель вас оставлять, что ли?
– А когда вернутся басмачи, сколько смертей принесут?
Так и не поняли они друг друга, каждый остался при своем мнении, считая только себя правым. Ну что же, рассудить их можно. И даже оправдать. Обоих. Тем более, что цель каждого из них была величайшей благородности…
Рассвело быстро. Садыков, оставив и своих красноармейцев, и всех прибывших у мазара, чтобы собрали трофеи, похоронили убитых басмачей и обиходили раненых, поскакал на заставу только с коноводом. Как он считал, туда уже наехало начальство, либо вот-вот нагрянет. Докладывать о случившемся он должен сам, чтобы всю вину принять на себя. Еще и о Гончарове он беспокоился. Жив ли? Отправлен ли в госпиталь?
Комендант уже успел прискакать на заставу, а следом пылит кинобудка с военфельдшером и врачом из местной больницы. Комендант разослал на границу усиленные наряды, составив их из своего и прибывшего на усиление резерва из отряда, но не забыл и о силах для обороны застав. Особенно для Садыковской. Сам лично определил огневые точки. До Гончарова пока у него руки не дошли. Когда будет все сделано, как следует, тогда можно будет и с ним поговорить. Пока же пусть с ним занимается медицина.
А медицина умыла, что называется, руки. И врач, и военфельдшер заключили, что не жилец проткнутый насквозь отделенный, оттого делали все лишь для очистки совести. И перебинтовали, и укол укололи без всякой надежды на то, что остановят их меры летальный исход. Сидит военфельдшер, уверенный, что умрет Гончаров, так и не придя в себя (слишком много крови потеряно), и никакой борьбы со смертью не ведет. А Гончаров действительно отходит постепенно в мир иной. И отошел бы, наверное, не появись на заставе Садыков. Именно он, можно смело сказать, спас жизнь Гончарову. Не к коменданту с докладом поспешил начальник заставы, а к раненому. Спросил военфельдшера сердито:
– Почему герой-отделенный еще здесь?!
– Не транспортабельный он.
– Не считай гору высокой: решишься – одолеешь. Вы – доктора! Почему души у вас нет? Он заставу спас. Понимаете? Тысячи людей спас! Люди его спасти не могут? Мы на руках понесем до Ашхабада! Ты сам, – это он прямо в глаза военфельдшеру, – не транспортабельный! Ты поступаешь, как враг!
– Ну-ну, можно ли так, лейтенант? – упрекнул Садыкова начальник отряда, вошедший в казарму. – Я думал, ты встретишь докладом о том, что здесь стряслось.
– Человека спасать нужно! Героя! А он…
– Успокойся. На моей машине – в Ашхабад. Матрасов побольше настелите.
Когда Гончарова стали перекладывать с кровати на носилки, он застонал и пришел в сознание. От боли.
– Держись, орел, – подбодрил его начальник отряда. – Вылечат тебя. Одна просьба: никому ни слова о том, что здесь произошло. Понял?
– Так точно, – с трудом выдавил Гончаров. – Понял.
– Вот и – ладно. – И к военфельдшеру: – Головой отвечаешь. Свои руки подставь, а довези. В госпитале запишешь: несчастный случай. Все. Вперед!
А к обеду, когда пограничники убедились, что банда ушла и все, кроме плановых нарядов, вернулись на заставу, начальник отряда приказал построить личный состав. Приказ его был краток и категоричен:
– О происшествии на самой заставе – ни слова. Здесь ничего не происходило. Всем понятно?
Может быть, у кого-то мог возникнуть вопрос, но по армейской привычке успокоили себя даже самые дотошные: начальству видней, оно знает как поступать и что делать. Раз приказано помалкивать, значит, в этом есть необходимость.
4
– Что же, и так ладно, – заключил врач, прослушавший и простукавший Гончарова пред выпиской из госпиталя. – Были бы кости…
Кости у Гончарова действительно все целы, но на них – одна кожа. Бараний вес. Это он сам так грустно пошутил после взвешивания. Да, больше двадцати пяти килограммов оставил он на госпитальной койке, а если учесть, что и до ранения особой тучностью не отличался, можно себе представить, каким заморышем-подростком Гончаров выглядел. Врач же доволен:
– С того света, считай, выволокли тебя. Теперь-то что, теперь – нарастет. Месячишко отдохнешь, и вполне можно будет в строй.
У крыльца Гончарова ждала машина. Личная, начальника отряда. А как доставили его в отряд – прямым ходом в кабинет начальника. Встал тот из-за стола, навстречу вышел. Руку пожимает.
– Герой! Что герой, то герой! Решили мы домой тебя отправить, а потом на любую заставу старшиной. По выбору. Согласен?
Отчего быть несогласным? Дома погостить, худо ли? Да и старшиной не каждому предложат. Хотелось бы, правда, к себе, на Мазарную, но на ней есть старшина. На его место не сядешь.
«Обвыкнусь и на другой», – успокоил себя Гончаров. Но одно не совсем понятно, как с домашними вести себя. Не скроешь рану. Швы только-только сняты.
– Военкомат мы предупредим. В районную больницу станут возить. Для домашних тоже – молчок. С коня ты, мол, положим упасть мог.
– Не поверят. С малых лет на коне и вдруг…
– В горах, объясни, не то, что на лугах.
– Нет, не поверят.
– Тогда совсем не снимай нижней рубашки.
Вот с таким напутствием и поехал он на побывку домой, в Кучаровку свою. К
