Приказано молчать - Геннадий Андреевич Ананьев
Ничего не обнаружил. Повернул тогда к полосе препятствий. Гранату в руке зажал с отогнутыми усиками чеки. Живого не возьмут, если что…
Окопчики осмотрел – пусто. Клял он всех и все на свете, а Паничкину, тому доставалось так, что будь он в гробу, не единожды бы перевернулся. А время летело стремительно, и как дальше все повернется, неведомо.
Правда, оттуда, куда ускакал Садыков, стрельбы не слышно. Не перешла, значит, еще банда границу. А что, если не долиной она двигается и вот-вот навалится на заставу со всех сторон?!
«Оружие нужно! Пулеметы! Только с ними можно устоять. Но где все это?! Во дворе, скорее всего».
К калитке он уже бежал, подсвечивая себе дорогу фонарем и соображая, с какого места начать поиск.
«И красноармейцев пяток подключу».
Вбежал, закрыл калитку на засов, и услышал громкий и радостный крик прачки:
– Сюда! Здесь пулемет!
Она повела поиск разумней старшины. Когда перебинтовала Гончарова (не первый раз ей приходилось бинтовать, давно она на заставе) и начала протирать лицо мокрым полотенцем, раненый пришел в себя. Попросил пить. Дождалась, когда напьется отделенный, спросила участливо:
– Как это оплошал ты? Новенький, что ли, пырнул? Дородный такой, но сыротелый. Тебе ли с ним не совладать было?
– Оружие он куда-то спрятал. В бане нет.
– Далеко не мог. Много таскать. Ты, касатик, полежи один, потерпи.
И трусцой, мимо продолжавшей дымно пахнуть летней кухни, прямиком – в зимнюю. Оторопела даже, отворив дверь, отпрянула: прямо на нее нацелился «максим». Заряженный. Нажимай на гашетку и коси… Только некому нажимать. Пусто, похоже, на кухне. С опаской, все же вошла. И споткнулась, обходя пулемет, о кучу карабинов и шашек. Выскочила радостная, закричала что есть мочи:
– Сюда!
Не на минуты теперь счет времени пошел, на секунды. С лихорадочной быстротой все делали пограничники: один станковый пулемет и ручные пулеметы – в блиндажи. Пусть теперь попробуют басмачи сунуться! Второй пулемет и пару ручных и ящик патронов – на тачанку, которую так любил Садыков, самолично холивший тройку буланых коней. Теперь на ней вот – на выручку начальнику заставы и тем, кто с ним на явную смерть ускакали. Вперед что есть духу.
Верховые не отстают от лихой тройки. Пластают. И слушают, не начался ли бой у мазара?
Вот уже и расщелок. Рукой подать. Тихо в нем. Успели! Ура!
Дальше спешить нельзя никак. И громыхать тоже. Пулемет, значит, не покатишь. Разобрать тоже не получится. Для сборки время понадобится, а его может не оказаться. Один выход: на плечи самому крепкому. Стало быть – старшине.
Времени хватило в достатке. Даже осталось. Будто специально басмачи тянули, давая возможность прибывшему резерву половчее установить пулемет и бесшумно, но споро передать каждому пачки обойм с патронами. А благодатной той задержки виновница – молитва басмачей. Старательная. Истовая. Курбаши, между прочим, уже пожалел, что призвал нукеров к неурочному намазу. Сам он давно уже поднялся с коврика, телохранитель убрал его в хурджун, но все остальные продолжали бить поклоны Всевышнему. Гневался курбаши, нетерпеливо хлестал камчой по голенищу, прервать, однако, молитву правоверных не решался. Слишком великий грех. К тому же он понимал это, нукеры могут не послушаться: когда мусульманин восхваляет Аллаха, он ничего не должен видеть и слышать, один только Всемогущий, Всемилостивейший перед его взором.
Но тяни время не тяни, конец молитве все же должен наступить. И он наступил.
– Смерть неверным! – гневно крикнул курбаши, и басмачи подхватили дружно:
– Смерть! Смерть!
Для пограничников – хороший сигнал. Сейчас всадники появятся на вершине перевала.
Сереет уже небо. Хорошо будет видно их. Очень даже хорошо. Заманчиво встретить их длинной очередью из «максима» и залпом из карабинов. Весьма заманчиво. Толк только от такой встречи нулевой. Скатится банда за хребет и больше не полезет. Уйдет. И станет готовиться к новому неожиданному наскоку. И вдруг ей на следующий раз повезет больше? Нет, нельзя просто отпугнуть басмачей. Разгромить их нужно. Пусть даже ценой своих жизней. Несется уже мангруппа на тачанках и верхом, бурей налетит и сомнет банду. Где ей перед силой такой устоять?! А сейчас нужно выиграть время. Пусть в мазарную долинку спустятся, вот тогда и ударить. Не вдруг басмачи прорвутся через заслон. «Максим», он – не шуточки. На него дуром не попрешь. А еще ручные пулеметы. А еще меткие залпы из карабинов…
Будто клыками выскалился перевал. Частыми и густыми. Меняются и меняются клыки, растворяясь в темноте склона. Он лишь один заметно потемнел, если с напряжением приглядеться. Сцепил зубы Садыков, чтобы сдержаться и не скомандовать: «Пли!» Разве остановишь саранчу эту такой малой силой, какая в наличии у него, начальника заставы? Исключено. Верно отец учил: одной рукой даже не пытайся схватить два арбуза, не удастся. Что же, схватить два арбуза не удастся, это уж точно, погибнут они здесь все, но мангруппа саранчу эту задавит, если ее задержать на малое время. Сомнения в этом нет никакого…
Первые ряды уже спустились в долинку, а через хребет переваливают и переваливают всадники.
«Хорошо, если сосредоточатся, потом только двинутся».
Курбаши словно внял желанию Садыкова: ждет, пока все его нукеры пересекут границу и осилят добрую половину спуска. И вот – чист перевал. Еще немного подождал курбаши и тронул коня. Без крика. Камчой только махнул, за мной, дескать.
– Застава! Пли!.. Пли!.. Пли!..
Все смешалось обалдело: крики, стоны, ржание, залпы и беспрерывный говорок «максима». Но вот над всем этим взвился гортанный призыв курбаши:
– Смерть неверным! Велик Аллах!
Поперла лавина. Не удержать ее. Еще несколько сотен шагов и – все. Гранаты полетели во всадников, вырывая клочки из черной, черней ночи, гидры, но не останавливается она, летит, мигом латая прорехи. Еще по одной гранате, еще… Все. Повскакивали пограничники, готовые к смертельной рукопашной, и тут свершилось чудо: из развилка хлестнуло дружное многоголосое ура, басмачи вроде бы наткнулись на что-то непреодолимое, осадили коней, подняв их на дыбы, и понеслись обратно, обгоняя друг друга, частью в проход мимо «мешка», частью за арчу, чтобы под ее прикрытием перевалить хребет, но многие с трусливой спешностью погнали коней прямо на перевал, не соображая вовсе, что темнота не растворит их, не укроет, что достанут их и пулемет, и карабины…
Менее половины басмачей смогли улепетнуть на свою сторону, где всего несколько минут назад восхваляли Аллаха, надеясь на его полную поддержку. Увы, остался он глух и нем.
Для курбаши его нукеры сейчас были опасными, и весь их гнев он решил направить на Паничкина, которого,
