Танго с берегов Ла-Платы. История, философия и психология танца - Сергей Юрьевич Нечаев
Как бы то ни было, бандонеон стал одним из главных инструментов музыки танго, и именно он долгое время придавал танго особое звучание.
Интересная особенность бандонеона заключается в том, что у него две клавиатуры (для правой и левой руки), которые находятся с боков и не видны тому, кто на них играет. Играть на бандонеоне можно только на ощупь. А еще у бандонеона на вдохе мехов звучит одна нота, а на выдохе — совсем другая, то есть одна и та же кнопка бандонеона может играть разные ноты, так что освоение этого простого на вид инструмента дается не каждому.
Глава 5
Танго в России
Нашу страну первая волна танго захватила в начале XX века, и вскоре увлечение им приобрело характер эпидемии. Слово «танго» стало чрезвычайно популярным. Появились модели дамской одежды в стиле танго, перчатки модели «танго», мужские пиджаки модели «танго». Российские журналы писали о том, что скоро танго будут танцевать на кухнях и в передних.
Впрочем, имелись и те, кто считал танго явлением в высшей степени непристойным. В частности, в 1914 году министр народного просвещения Лев Аристидович Кассо запретил любое упоминание о танго в учебных заведениях. На эту тему был издан специальный указ, в котором говорилось о «вошедшем в большое распространение танце под названием танго».
В особом министерском циркуляре было написано:
«Ввиду явно непристойного характера нового <…> танца под названием танго <…> прошу <…> принять строжайшие меры к тому, чтобы означенный танец не преподавался в учебных заведениях <…>, а равно, чтобы ученики как мужских, так и женских учебных заведений не посещали танцклассов, в коих преподается бесстыдство танго».
Для России начало XX века было непростым временем, которое характеризовалось развалом старого жизненного уклада, активизацией политической борьбы, крушением многих надежд и идеалов. Многие ударились в декадентство с характерными для него упадничеством, крайним индивидуализмом, бегством в богемный мир и отстраненностью от проблем народа. В литературе складывались течения символистов, футуристов, акмеистов[12]. Противоречия социальной жизни и потеря нравственных ценностей активно воздействовали на «служителей муз». Вместе с тем продолжало пользоваться популярностью и традиционное народное искусство.
После революции 1905 года стали модными песни тюрьмы, каторги и ссылки. В жанре злободневного куплета и музыкальной пародии работали артисты, выступавшие в разных амплуа: «фрачников» (под фешенебельную публику), «лапотников» (под крестьян), «артистов рваного жанра» (под городских босяков). Писатели и композиторы искали новые формы для самовыражения, «сокрушая и ломая все веками сложившиеся вкусы и понятия».
Это слова Александра Николаевича Вертинского, который был одной из харизматичнейших личностей отечественной музыкальной культуры XX века и создал совершенно особый жанр музыкальной новеллы — «печальные песенки Вертинского». Кстати, с именем А.Н. Вертинского связано одно из первых упоминаний о танго в России. В 1912 году он выступал на сцене московского театра миниатюр Марии Арцыбушевой с номером «Танго».
В своей книге «Кумиры забытой эстрады» Б.А. Савченко пишет:
«На сцене прима-балерина и ее партнер в эффектных костюмах выделывали замысловатые па, а Вертинский стоял у кулисы и исполнял песенку — пародию на исполняемый на сцене довольно эротичный танец».
Таким образом, простота и демократичность нового жанра способствовали легкости его восприятия публикой. В целом же можно сказать, что усиленность чувственного начала в танго входила в резонанс с эстетическим вкусом российской публики первой половины XX века. Ритм танго открывал новые возможности для самовыражения в движении.
К началу Первой мировой войны танго покорило весь мир. Русская газета «Раннее утро» писала: «Никогда увлечение каким-либо танцем не достигало таких размеров, как это произошло с приобретшим исключительную популярность танго».
Но на самом деле все было не так просто. Духовенство выступило резко против «развратного» танца. Протестовали в Европе, и волна протестов докатилась до Санкт-Петербурга. В частности, военный министр России запретил танцевать танго офицерам гвардии. Вслед за римским папой московский митрополит Макарий обратился к прихожанам со следующими словами: «Обращаю внимание пастырей города Москвы на соблазн, на который указывает в письме своем один из простых людей, которому нравственное чувство подсказало, что не должно молчать о зле тем, кто должен говорить о нем, порицать его и бороться с ним <…> Это зло тем более опасно, что оно принимает более и более широкие размеры. Содомское зло, быть может, также началось с меньшего и постепенно перешло за пределы долготерпения Божия».
Упомянутая газета «Раннее утро» привела пример из американской судебной практики:
«В Кливленде (Америка) некто Андерсон, учитель танцев, был привлечен к суду за совращение малолетних, выразившееся в обучении их модному танцу танго. Учитель защищался, говоря, что танго нисколько не безнравственный танец. Прокурор утверждал противное. Тогда Андерсон предложил судье самому стать экспертом: он покажет ему этот танец. Судья согласился, и учитель, сам себе подпевая, проплясал танец, который очень понравился присутствовавшим и был признан вполне нравственным. Но тут вмешался представитель обвинения, полицейский комиссар. «Что вы, господа судьи, — сказал он, — ведь это танго, которое проплясал обвиняемый, вовсе не настоящее танго, а специальное — для того, чтобы морочить судей!»
Писатель Вадим Морковин, живший в 1913 году в Москве, вспоминал, как его отец сказал знакомым, что видел в варьете «Аквариум» недалеко от их дома «настоящее аргентинское танго». «Мать сразу же выставила меня за двери — танго считалось настолько неприличным танцем, что при детях нельзя было о нем говорить».
А вот режиссер М.М. Бонч-Томашевский в 1914 году называл в своей книге танго «новой пляской», похожей на то, что «плясали пьяные матросы и булочники в портовых кабаках Южной Америки». Он же одарил этот танец таким определением: «танго южно-американских подонков».
Известен также рассказ Анны Ахматовой о том, как на петербургской вечеринке поэт-символист Константин Бальмонт, наблюдая танцующую молодежь, вздохнул: «Почему я, такой нежный, должен все это видеть?» Эпизод этот имел место 13 ноября 1913 года в дни захватившей Петербург привезенной из Парижа тангомании: все разучивали новый танец, моральные качества которого бурно обсуждались обществом и который был окружен «ореолом сексуальной смутительности».
Получается, что даже Бальмонт, мексикоман и певец сексуального раскрепощения,
