Анна Антоновская - Ходи невредимым!
Темнота быстро просачивалась в ущелье. Багровые языки персидских костров судорожно дергались в сумраке, а вершины арагвских скал покрывались красными бликами заката. «Барсы» и Нодар продолжали стоять на обломках стены, точно боясь, что если они сойдут, то тотчас нахлынут персы. Три бурки покорно лежали у ног картлийцев, сурово наблюдавших за огненным кольцом, смыкавшимся вокруг Жинвальской крепостцы.
Ожесточенным схваткам в ущелье Хевсурской Арагви предшествовало множество событий. Пока Хосро-мирза, пробившийся из Ксанской долины в Тбилиси с сильно поредевшим персидским войском, обдумывал с Шадиманом, какими средствами вынудить князей, напуганных «летучей» войной Саакадзе, взяться за оружие и пополнить своими фамильными дружинами войско царя-мохамметанина Симона, а Саакадзе, решивший превратить Самцхе-Саатабаго в новый рубеж борьбы, тоже стремился пополнить поредевшее азнаурское войско новыми отрядами ополченцев, Матарс, Пануш и Нодар, претворяя в жизнь план Саакадзе, пытались очистить от персов Жинвальский мост, дабы овладеть подступами к Хевсурети. После отчаянных схваток «барсы» уже считали, что сквозная башня на правом конце моста в их руках. Но совсем неожиданно Зураб Эристави, разгадав намерение Саакадзе, послал гонца, арагвинского сотника, к минбаши, оставленному Хосро-мирзой в Душети, с повелением стеречь Арагви и не пропускать к хевсурским ущельям ни одного саакадзевца: ни конного, ни пешего, ни живого, ни мертвого. Прибыв в Душети, арагвинский сотник, затаивший лютую злобу против «барсов» за их проделку над ними в Метехском замке, якобы по своему почину предупредил минбаши об угрозе прорыва азнаурских дружин в Хевсурети. Отвергнув кисет с монетами, сотник охотно согласился провести минбаши и его тысячу в тыл азнаурам, сражавшимся за Жинвальский мост. После кровопролитного боя картлийцы были отброшены от моста и засели в крепостце, за четыре дня превратив ее в твердыню отваги.
Кони, укрытые в подземелье, стояли под седлами. Нет, ни один саакадзевец не попадет живым в руки персов. На ступеньках церковки дружинники точили на оселке затупившиеся шашки. Матарс приказал зажечь на еще уцелевшей верхней площадке башни костер и водрузить там ностевское знамя.
Вскоре в вечернем воздухе затрепетал голубой шелк, на котором барс потрясал копьем. Напряженную тишину разорвал рев, донесшийся из персидского стана.
Там, опершись на саблю, минбаши старался подавать дрожь, невольно охватившую его в этом мрачном каменном аде. Вызов картлийцев казался насмешкой шайтана.
Ночь, полная каких-то затаенных зловещих шумов, продолжалась. Матарс обходил дружинников, готовящихся к последнему бою. В отблесках пламени вырисовывались на обломках стен часовые. Вполголоса распоряжались Пануш и Нодар, следя, как дружинники собирают в груды камни. То тут, то там слышалось шуршание стрел, вкладываемых в колчаны. Кто-то в темноте сетовал, что поклялся убить тридцать кизилбашей, а убил только двадцать восемь. И вот, если на заре какой-нибудь сарбаз, верблюжий сын, предупредит его своей стрелой или ударом ятагана, то с чем он, провинившийся ностевец, явится в рай? Не добил вот двух красноголовых и вместо рога райского вина получит, наверно, из розовых рук ангела подзатыльник. Матарс гасил улыбку, ибо она была излишней роскошью в эту ночь, дышавшую могильным холодом вечности.
Еще не забрезжил первый луч, а дружинники уже потянулись в разрушенную церковку. За разбитым каменным алтарем, возле уродливой пробоины, тускнела фреска, наполовину сметенная ударом ядра. Кто-то нашел осколок стекла и приладил фитиль. Синий огонек слабо освещал крест из виноградной лозы, взнесенный Ниной Каппадокийской к искрометному солнцу. Дружинники благоговейно прикасались губами к подолу: один – прощаясь несказанно с родной землей, – вон она тянется по косогору, заросшему колючей ежевикой, до родника, обложенного грубо отесанными камнями, откуда пролегает извилистая тропинка, приводящая к тенистой мицури – землянке; перед входом в нее желтеет арба, уткнувшаяся оглоблей в землю, а на булыжной ограде отдыхают перевернутые плетеные корзины; другой – прощаясь с матерью, сурово застывшей у потухшего очага, безнадежно оборвавшей шерстяную нитку и остановившей колесо прялки; третий – прощаясь с невестой, – узнав страшную весть, она уронит слезу на плетенную ею рогожу или выронит котел, и он с грохотом покатится к порогу, затененному чинарой…
Персидские барабаны не выбивали сегодня веселую дробь. К чему? И так сарбазы воодушевлены. И трубы, способные заглушить рев дьяволов, молчали, – ведь победа уже видна. Там, на стенах крепости, осталось ровно столько гурджи, сколько нужно на час битвы. Минбаши в тяжелых доспехах легко вскочил на скакуна и, дико кружась на месте, провозгласил: «Велик шах Аббас!»
Десятью валами рванулись кизилбаши на крепостцу, стремясь взять ее с четырех сторон под шквальный обстрел. Казалось, желто-коричневый прибой вмиг сметет картлийцев, но они под нарастающим ревом и свистом с такой ловкостью перебегали с выступа на выступ, что один превращался в десятерых. Ответный поток обрушился на персов. В секунду стрела за стрелой накладывалась на тетиву, но Пануш недовольно взмахивал шашкой, требуя двух стрел в секунду. По сигналу разгоряченного Нодара сваливались груды камней, отдаваясь грохочущим эхом в ущелье. Вновь взметнулись клубы известковой пыли, где-то запылали ворохи кизиловых веток, дым и пыль застилали глаза, скрывая новую рукопашную схватку, уже перенесшуюся на юго-восточную стену, где кизилбашам удалось установить осадные лестницы. Падали сарбазы, фанатично выкрикивая: «Велик шах Аббас!», падали дружинники, провозглашая: «Да живет Картли!»
К минбаши, все еще кружившемуся на месте, подскакал коричневолицый юзбаши, что-то отчаянно выкрикнул. Минбаши утвердительно кивнул головой, он совсем не ожидал такого сопротивления и, следя за уносящимся юзбаши, в третий раз повторил мольбу, вырезанную на четырех пластинках его панциря:
Во имя аллаха всеблагого и милосердного!О Мохаммет! О Аали!О всевышний!О ты, который устраиваешь все к лучшему!Который исполняешь наши желания!О источник всех милостей!
Юзбаши, прискакав к своей сотне, приказал взять из последнего запаса крепостные мушкеты, установить на подпорные вилки, вертящиеся на оси, и открыть по картлийцам дальнеприцельный огонь.
Загремели выстрелы. С юго-восточной стены одновременно скатилось несколько дружинников. И снова выстрелы, и снова потери. С ножами в зубах взобрались на верхний выступ с полсотни кизилбашей и спрыгнули на Матарса и Нодара. Залязгали клинки, образуя три свистящих серебряных колеса. Пятясь к окутанной дымом полуразрушенной башне, ностевцы уже не могли руководить схваткой и только яростно отбивались.
