28 мгновений весны 1945-го - Вячеслав Алексеевич Никонов
Его коллега Матвей Васильевич Захаров, возглавлявший штаб 2-го Украинского фронта, которым командовал Родион Яковлевич Малиновский, рассказывал: «13 апреля соединения 3-го и 2-го Украинских фронтов штурмом овладели столицей Австрии. Вместе с нашими войсками в Венской операции участвовали воины Болгарии. Вскоре после этого события Родион Яковлевич, взглянув на мою оперативную карту, испещренную разными пометками, шутливо заметил:
– Удивительное совпадение, Матвей Васильевич! Над Будапештом ты поставил дату 13 февраля, а над Веной – 13 апреля. Видно, невезучие для Гитлера цифры. Нам же и чертова дюжина впрок».
Вечером в честь освобождения Вены Москва салютовала войскам 3-го и 2-го Украинских фронтов 24 залпами из 324 орудий. В результате Венской операции была разгромлена немецкая группа армий «Юг». Только пленными противник потерял более 130 тысяч солдат и офицеров. Советские войска захватили и уничтожили 1345 танков и штурмовых орудий, более 2550 полевых орудий.
А маршал Василевский и его 3-й Белорусский не позволяли вздохнуть немецким соединениям в Восточной Пруссии и Прибалтике. Как писал Типпельскирх, «русские дали защитникам Земландского полуострова весьма немного времени. После того как высвободились соединения под Кёнигсбергом, они были брошены на разгром последней немецкой позиции на Земландском полуострове, где оборонялись несколько потрепанных немецких дивизий».
Под утро Василевский издал приказ: «Атаковать и уничтожить противника». Сам он напишет: «Утром 13 апреля наши войска возобновили наступление. Сосредоточив вдвое превосходящие силы, фронт наносил главный удар в центре, в общем направлении на Фишгаузен… С севера на юг стояли 2-я и 11-я гвардейские, 5, 39 и 43-я армии. В первый же день наступления оборона противника была прорвана». Но потребовались еще четыре дня упорных боев, чтобы овладеть Фишгаузеном.
Но, конечно, в центре внимания Сталина был ход подготовки к главной – Берлинской операции. О ней мы еще узнаем.
Мысли Сталина – не только о фронтах. Его мысли были и об Америке. Он хорошо представлял, что означает смерть Рузвельта для отношений с Соединенными Штатами.
Теперь ему предстояло начать переписку с новым для него человеком – президентом Трумэном.
Регулярная переписка между лидерами трех держав – Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем, – ставшая своего рода стержнем, вокруг которого вращалась дипломатия в годы войны, началась после нападения Германии на СССР. Треугольник не был равнобедренным: Черчилль и Рузвельт находились друг с другом в гораздо более доверительных отношениях, чем со Сталиным, и постоянно обменивались информацией о содержании посланий советского лидера, тогда как он не был осведомлен об их переписке. При этом у британского премьера и американского президента было гораздо больше соавторов, чем у Сталина. С американской стороны в подготовке посланий Рузвельта участвовало 17 помощников. В Англии заготовки писем делались в Форин офисе и Комитете начальников штабов, затем они обсуждались на заседаниях кабинета, где давались поручения Министерству иностранных дел подготовить ответ, а копии рассылались королю и ключевым министрам. Сталину почти все заготовки писал Молотов, а генсек с ними соглашался или сам их правил. Содержание посланий лишь иногда доводилось до сведения отдельных старших членов Политбюро по вопросам их компетенции.
Сталин еще утром 13-го направил Трумэну подготовленное Молотовым послание с соболезнованиями, где говорилось: «Правительство Советского Союза выражает свое искреннее сочувствие американскому народу в его тяжелой утрате и свою уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».
Сталин, по всей видимости, был действительно потрясен кончиной Рузвельта. Конечно, не доверявший даже своим, он не доверял до конца и Рузвельту. Тем более что благодаря разведке отчетливо видел его двойную игру, прежде всего с разработкой ядерного оружия и затягиванием открытия второго фронта. Но Сталин осознавал, что Рузвельт – это наилучший из всех возможных для Москвы вариантов американского руководства.
Все правительственные учреждения в Москве получили указание вывесить траурные флаги на своих зданиях. Такого еще никогда не делалось в честь лидера капиталистической страны. Дочь Гарримана Кэттлин писала своей подруге Памеле Черчилль: «Господи, это было поразительно. Красные флаги с черной каймой вывесили сегодня на всех домах, по всей Москве – такого я никогда не предполагала».
Черной каймой были обрамлены и первые страницы всех советских газет с известием о смерти президента США. Соболезнование Элеоноре Рузвельт от Сталина характеризовало покойного президента как «великого организатора борьбы свободолюбивых наций против общего врага и как руководителя дела обеспечения безопасности во всем мире». Послание было срочно, уже 13 апреля, напечатано на первой полосе «Известий». Элеонора ответит: «Мы все потрясены этой неожиданной потерей, но думаем, что Господь в его бесконечной мудрости позвал моего мужа к себе, когда тот сделал все, что только мог сделать человек на его месте». На той же первой полосе «Известий» было опубликовано и послание Сталина президенту Трумэну. «Правда», кроме того, посвятит свои страницы описанию подробностей похорон Рузвельта и даже напечатает выдержки из оставшейся лишь на бумаге речи Рузвельта по случаю Дня памяти Джефферсона.
Гарри Гопкинс направил Сталину телеграмму, первая же фраза которой содержала недвусмысленное предупреждение: «Я хочу, чтобы Вы знали: я чувствую, что Россия потеряла своего величайшего друга в Америке». Это было чистой правдой. «Оптимисты» потеряли своего безоговорочного лидера и безусловного архитектора американо-советского альянса. 15 апреля Сталин напишет в необычном для себя прочувствованном тоне: «Совершенно согласен с Вами в оценке роли и значения Рузвельта для Советского Союза. Лично я глубоко опечален потерей испытанного друга – человека великой души».
Сьюзан Батлер справедливо замечала: «Рузвельт являлся для союзников скрепляющим началом. Без него, без его железной руки в бархатной перчатке отношения между союзниками стали быстро разрушаться». Впрочем, в тот вечер это еще в Кремле не ощущалось.
Сталин принял Гарримана в восемь часов вечера.
«Он приветствовал меня молча, – напишет посол, – стоя пожал мне руку и не выпускал ее полминуты, прежде чем попросил меня присесть». Затем Сталин сказал:
– Президент Рузвельт умер, но его дело должно жить. Мы будем поддерживать президента Трумэна всеми нашими силами и всей нашей волей.
В ответ Гарриман проявил личную инициативу и предложил для продолжения диалога прислать в США Молотова, который мог бы встретиться с новым президентом и принять участие в учредительной конференции ООН в Сан-Франциско. «Молотов засмущался и зашептал Сталину на ухо что-то, чего я не мог услышать. Сталин, однако, прервал его и сказал, что Молотов поедет».
Информация к размышлению
Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович. 55 лет.
