Тайны угрюмых сопок - Александр Михайлович Минченков
— А как же с доверенностями на золотое дело, коли сами решили до речки идти? — Севастьян смотрел с выжиданием: «Не поведу на Хомолхо, пока не сделают потребные бумаги, и не скажу, откуда золото…»
— Об этом, мил человек, не беспокойся, оно так и будет, завтра же оформляем все документы, завтра же!
Севастьян успокоился: «Ну, господа аж вздрогнули!.. Рады, узнавши, что дело не в проигрыше, самолично решили убедиться, что ж, это и к лучшему, главное, приобщат меня к столь стоящему занятию».
Самородок вернули Севастьяну, он держал его на левой ладони, правой же гладил, словно крохотное, только что родившееся живое существо. Он смотрел на лица гостей и видел в них неимоверный интерес, выпиравший наружу, игравший в их глазах той искрой, которая способна зажечь людей, ставших обладателями чего-то важного и весьма дорогого.
Севастьян спросил:
— Ваше сиятельство, а осилите ли вы дорогу тернистую, это не по городским улицам на каретах разъезживать, здесь ни дорог, ни троп, окромя звериных.
— Э-э, парень, что ж думаешь, мы к трудностям не приучены? Ошибаешься, молодой человек, ошибаешься. Понимаем, тайга, но мы ж с надёжными людьми отправимся.
— Правильней подчеркнуть, с доверенными лицами, кои определились — с Перваковым Севастьяном Михайловичем, — Раковский положил руку на плечо Севастьяну, — и названным тобою Окуловым Зиновием, кстати, как по батюшке этого тамбовского мещанина?
— Петрович, Зиновий Петрович.
— Окуловым Зиновием Петровичем, — повторил Рачковский. — Медлить с формированием поисковых отрядов нам не резон, не откладывая, в три дня не более необходимо будет снаряжаться и в добрую дорогу.
— Время уже позднее, а завтра и обсудим все подробности, формальности же с оформлением доверенностей выполним с утра, так что, Севастьян, к девяти часам уж соизволь быть в полицейском управлении.
За окном потемнело, Севастьян зажёг восковую свечку, Трубников с Рачковским собрались уходить.
— Самородок-то схорони от глаз людских, разный народ бывает, — посоветовал Трубников.
На что Севастьян ответил:
— Окромя меня и вас о нём никто не ведает. Просьба великая: уж не сказывайте о нём исправнику. Скрыл от него я вещь эту ценную, не ради худого соображения, а к делу применить желал.
— Вот и правильно, оно и не к чему было докладывать о находке, всё должно быть до времени. Господь вроде как и навёл тебя на нас, а знать, и дело сладим, Севастьян, несомненно, сладим, — заверил Рачковский.
— Ещё одна просьба: на речке той стойбище тунгусов, земля ими облюбована, они хозяева долины по каким-то особым положениям. Нельзя их обижать, как-то по-людски бы поступить надобно. Дух тайги, он один из богов их, что не так — беду накличут. Обиду затаят — удачи не будет, а мне так в огне гореть станется от позора, что людей привёл не обдумавши.
— Хм, что ж, у исправника завтра выясним, на каком положении та речка, что назовёшь-укажешь, тунгусы владеют. А там на месте решим с ними, недомолвок не оставим, если что, и выкупим земли по выгодной им цене, не обидим, слово купеческое даю, — заверил Трубников.
— А ты, Севастьян, осмотрительный, гляжу, название речки в тайне держишь. Одобряю, прежде чем довериться, проверять надобно, не расходятся ли слова с делом. Наверняка промеж себя надумал, мол, явились, наговорили, намололи тебе сто вёрст до небес, и всё лесом. Не сомневайся, всё сложим, как говорено, а спозаранку уж найди Зиновия Окулова да с ним с утречка до исправника, мы уж после завтрака у него будем, да метрики не забудьте прихватить с собой, — подсказал напоследок Рачковский.
Глава 8
Проводив купца и советника до калитки, Севастьян вернулся в избу. Сидел за столом, разглядывал самородок. «Вот что в тебе есть? Камень и камень, разве что блестишь и тяжеловат, господа говорят, металл драгоценный. Откуда в тебе сила такая! Сколь ты принёс в тайгу шуму, суматохи, людей что подменили — рыщут, копают, моют… Правду подметил советник: Господь их навёл на меня, услышал, это ж надо, доверенным лицом иркутского купца назначен буду! Ай да дела. Жалко, не дожили родители до дня светлого, а то б и забыли нужду житейскую, на старости б жили по-человечески, в достатке…»
Невольно в памяти Севастьяна всплыла печальная, вернее, трагическая смерть родителей. Предстали до боли горькие воспоминания об их утрате.
Как и почему его будущие отец и мать переехали в Сибирь, Севастьян узнал от них в свои малые годы. Здесь, в Олёкминске, он родился, рос смышлёным, пытливым до знаний мальчишкой, дивила его тайга с её дремучими лесами, шумными речками, а какую зверушку если увидел, так неописуемый восторг охватывал. Грамоте научила мать — Мария Федосеевна. В своё время окончила она церковно-приходскую школу, было и несколько книжек своих, подаренных ей людьми добрыми. Научившись буквам и их сложению, вначале по слогам Севастьян читал эти книжки, а как сноровку взял, так читал уже уверенно, перечитывал.
Вышла замуж Мария за Михаила Первакова. Нравилось ему в ней всё: и красота русская, и голос певучий, нрав кроткий, характером добрая. Одним словом, внимание положил на девушку, на других и не поглядывал. А иных девчат в деревне было немало, и все заглядывались на Михаила — ростом в сажень, что такое лень, не знал, к привычкам вредным тяги не испытывал — табак не курил, а чтоб выпивши был, никогда не примечали.
Мария же отвечала на взгляды и разговоры парня сдержанно, не позволяла ей скромность на то открыто свои чувства напоказ выставлять. А люб он ей был, но на шею вешаться ему себе не позволяла — что на деревне скажут?
Долго Михаил за девушкой не ухаживал. А чего тянуть, коль душа сама всё решила, к тому ж видел — Мария не противилась.
На Рождество Христово и объявил Марии о желании взять её в жёны. Пришёл к её родителям без сватов, всё и выложил. Назначили день свадьбы и отыграли её, как тому полагается. Из родни были родители жениха и невесты, родственники, два друга Михаила и три подружки Марии.
Стол хотя и не барский, но поесть было что, самогонку пили, и закусить было чем. Гармошка, песни и пляски до ночи раздавались в доме Перваковых. А вскоре Михаил с Марией отделились от родителей — свой дом Михаил поставил. Рубить сруб начал ещё по глубокой осени, а закончил до весны, отец и тесть помогали, до посевной
