Ефим Лехерзак - Москва-Лондон
— Вот-вот… Кто кого сможет, тот того и сгложет. Спозаранку душу мою кровавишь… Все люди как люди, лишь мой муж как поршень106. Грех тебе, князь Борис, грех! Обиженного обижать — черту душу отдавать…
— Ну-ну, разлилась, что лужа навозная… Слов накопила не по разуму… Утри глаза-то, не люблю сырость в дому своем. Чего явилась-то, княгинюшка?
— Хм… княгинюшка… кость обглоданная…
Княгиня Анна восемь лет тому назад упала с лошади на полном скаку
и сильно повредила все свое тело. С тех пор она с большим трудом передвигалась на почти негнущихся ногах, а спина ее навеки застыла в поклоне своему супругу-господину. Некогда красивая и гордая наследница древнего рода суздальских удельных князей, желанная жена и полновластная хозяйка своего дома, она стала вдруг беспомощной и жалкой калекой, которой муж наотрез отказал в праве оставаться женщиной и которую с превеликим трудом терпел в ожидании скорой ее кончины. Но год проходил за годом, княгиня становилась все суше и желчней, а конца ее скорого так и не состоялось…
Сначала князь Борис собрался было отвезти свою несчастную жену
в один из дальних монастырей, но ее многочисленная и весьма могущественная родня решительно воспротивилась этому, а идти наперекор было бы не только бессмысленно, но и просто смертельно опасно. К тому же дети (их дети!), к этому времени уже достаточно взрослые (младшей дочери было тогда около шестнадцати лет), решительно и единодушно выступили против воли отца, бестрепетно перенесли его гнев, угрозы и даже лютые побои, но добились того, что их мать осталась в доме.
С тех пор супруги жили в разных концах дома. Князь нес службу и видел жену лишь за трапезой, а она несла свой тяжкий крест и неустанно молила Господа Бога о сокращении мучительной жизни…
— Села бы, — явно неохотно проговорил князь, — очи мои не увечила бы… Пошто грибков солененьких не велела на стол ставить?
— Грибок — лешего пупок… — презрительно сморщилась княгиня. — Знать бы пора…
— Тьфу, прости господи! — сердито пробормотал князь и перекрес-
тился. — Чего жена невзлюбит, того мужу век не едать! Так то — жена,
а не коряга кривобокая!
— То-то отощал вовсе…
— Ну, ну, трухлявая, туда же… в люди… С чего явилася?
— Да уж не на тебя наглядеться… О детях наших напомнить тебе при-
шла. Все сердце об них изорвала…
— Дети, дети, да куда мне вас дети… — бормотал князь, усердно расправляясь с гусиной лапкой. — У всех их свои уж дети… Чего ж сердце-то об их драть?
— Без них горе, а с ними вдвое…
— Ну и чего с ними теперь приключилося?
— Дарья вон тяжелая ходит…
— Эка невидаль мужней жене разродиться! Была под венцом, так и дело с концом…
— Кабы так-то…
— А как же еще-то?
— Муж ее, зятек наш, уж больше года при войске государевом обретается…
— Ну-у-у… — Князь выронил гусиную лапку и уставился на жену по-
красневшими вмиг глазами — первый признак обуревавшей его ярости. — Лиходельница107 клятая! Ужо вернется Степан — с кишками грех из нее выдерет, а уж я-то ему помогу двумя руками… и двумя ногами в придачу! Ну, бабы! Ну, чертово семя!
— Забрать ее с Ростова надобно. Отрядил бы людей каких…
— Я те отряжу! — Князь с силой грохнул кулаком по столу и угодил
в блюдо с квашеной капустой, забрызгавшей все лицо и бороду. Но в гневе он был нечувствителен к подобным пустякам и продолжал бушевать: — Обгадила весь наш род, стерва! В землю по самую шею, страдницу!
— Никто о том еще не ведает, и ты не орал бы на весь дом… В деревне дальней разродится, а там, Бог даст, в Ростов налегке и вернется. Авось
и пронесется стороною беда с позором… Лишь бы ты не сеял ветер, а уж я-то молиться буду денно и нощно…
— Да я ее… суку мокрозадую… — Князь еще раз треснул по столу кулаком, но княгиня решительно оборвала поток гневной брани.
— Ярись, ярись, коли затеял всему белому свету весточку подать про позор наш! — заявила она. — Укрыть да стереть его надобно, коли по уму-то жить, а не по ярости! К тому же отец ведь родимый ты ей, а не палач лютый… Вот и войди в ум свой да решай, как дочь от беды и позора спасать будем…
— Баба за бабу что черт за сатану… — прошипел князь. Он замолчал,
и его гнев сейчас выдавал лишь устрашающий скрежет зубовный. Наконец князь тяжело вздохнул и спросил: — Сама поедешь?
— Сама… Кому ж мне довериться по такому делу…
— Куда свезешь?
— Найду пристанище… Оставь сие на мне…
— Ладно… С ней будешь?
— С нею.
— Ладно… Надо чего будет — дай знать.
— Дам.
— Когда в дорогу?
— Завтра поутру… коли управлюсь… да на ногах стоять смогу…
— Людей надежных в охрану дам.
— Спаси тебя Господь… князюшко…
— Спасет… как же… при таких-то детках…
— Да при таком-то отце их…
— Что-о-о-о?!
— Не ори — не страшно… Отбоялась уж я… Сам творишь непотребное, оттого и дети твои грешат бесстрашно. Нюрка вон, девка наша дворовая, призналась намедни, будто понесла от тебя. А сын твой Алешка? Как овдовел, словно сбесился вовсе: ни одну юбку мимо себя не пропускает, чтоб не задрать ее на голову бабью! Давеча кузнец Ивашка приходил, челом бил на поганца нашего: дескать, дочку его Алешка силком взял, а ей всего-то десять годочков грянуло! Вся Вологда уж ропщет: кого-де сынок княжий не приголубит, того отец его в постельке пригреет! Тьфу на вас, козлов неуемных!
— Но-но, баба! Господь спину твою изогнул, а я вот язык твой вдогонку выдеру! Ишь, осмелела, убогая! Прочь с глаз моих! Ступай телку свою блудливую из петли вытаскивать да с ею же и оставайся до скончания века своего! У-у-у, коряга трухлявая… Туда же — мужиков охаивать, рода человеческого продолжателей! Сгинь, постылая!..
— Тьфу на вас — одной елки иголки! Не отец ты — зверь лесной! Ужо Господь спросит с тебя, окаянного! А за меня — сторицею! Всем святым угодникам о том молебны справлю…
— Дура! Сгинь!
— У дурного мужа жена всегда дура!
— У-у-у, черница непотребная! Сгинь! Сгинь!
И князь в бешенстве забросал едва передвигавшуюся княгиню всем, что было на столе, а вдогонку ей швырнул даже большой кувшин с брусничным квасом…
Гнев и злоба душили князя. Он широко раскрыл рот и утопил глаза
в толстом панцире своих темно-красных складчатых век с редкими рыжими ресницами. Дышал он трудно, с тяжким и громким присвистом. На лавке сидел, всей спиной привалившись к бревенчатой стене своих хором в вологодском кремле.
А тут еще думы, заботы…
Кругом — одни заботы, куда ни глянь…
Да еще княгиня, жена отринутая, сухого хвороста в костер подбросила…
