Мистер Морг - Роберт Рик МакКаммон
Мэтью не знал, гордиться ему этим или оскорбляться. Его также раздражало, что посмеялись над его домом.
Он шел на юг по Брод-стрит и сейчас проходил мимо ратуши. В окнах чердака горел свет. Небо было усыпано мерцающими звездами. Интересно, не сидит ли там, наверху, в этот ясный и тихий вечер Зед, может быть завернувшись в одеяло и вспоминая вечера, проведенные под теми же небесными знаменами со своими близкими?
На углах улиц, на деревянных столбах, были зажжены светильники. Со своими зелеными фонарями совершали обход констебли. Мэтью увидел, как один из них идет по Бродвею на север, раскачивая фонарь взад-вперед, чтобы видеть закоулки и укромные уголки. Мэтью свернул направо, на Стоун-стрит, достал из кармана ключ, который захватил из дома, и отпер дверь дома номер семь.
Взяв со стола у двери трутницу, он добыл огонь и зажег от него фитили трех свечей в трехрожковом подсвечнике, стоявшем на том же столе. Он запер дверь и пошел с подсвечником по крутой лестнице наверх.
Поднявшись, он услышал, как что-то тихо и глухо стукнуло. Это призраки приветствовали его в своей манере.
Пройдя через обшитую дубовыми панелями первую комнату, где стоял шкаф с ящичками для бумаг, а окна смотрели на Большой док, Мэтью вошел в другую дверь, за которой были столы — его и Грейтхауса. Он оставил дверь открытой и зажег четыре свечи в восьмирожковой кованой люстре. Из не закрытых ставнями окон конторы открывался вид на северо-запад Нью-Йорка. В комнате было три деревянных картотечных шкафа и небольшой камин из грубо обтесанных серых и желто-коричневых камней — он очень пригодится, когда начнется по-настоящему холодная погода. Как хорошо снова быть дома!
Мэтью поставил подсвечник с тремя свечами на свой стол. Смакуя возвращение, он некоторое время смотрел в окна и наслаждался успокаивающим видом маленьких огней, разбросанных по всему городу. Потом снял шляпу и плащ, повесил их, расположился за столом, достал из кармана письмо от Сирки к Таак и разгладил его. Открыв верхний ящик стола, он извлек оттуда увеличительное стекло, подаренное Кэтрин Герральд, и внимательнее рассмотрел написанное.
Почерк мужской, решил он. Да, плавный, но не очень старательный, если не считать завитушки под именем. Что это за имя — Сирки? И про что вот это: «вернется на остров к середине сентября»? Мэтью видел, где перо время от времени останавливалось, чтобы окунуться в чернила. Бумага была сложена вчетверо, чтобы поместить ее в конверт. Она была светло-коричневая, не такая плотная, как пергамент. Он подержал ее перед свечой и увидел нечто такое, что заставило его перевернуть письмо и посмотреть еще раз.
Он достал из ящика стола карандаш и поводил грифелем по чему-то вроде слабого отпечатка, сделанного на обороте.
На бумаге появилось стилизованное изображение осьминога, восемь щупалец которого простирались в разные стороны, словно собираясь захватить весь мир.
Это был оттиск сургучной печати, которой запечатывали конверт.
Он услышал тихий звук, почти вздох, и что-то укусило его в шею сбоку. Лишь чуть ужалило.
Он приложил к шее руку и нащупал какой-то маленький предмет. Вытащив его, он увидел деревянную стрелку длиной около трех дюймов с наконечником, вымазанным какой-то желтоватой пастой; а на другом конце — кусочек выдолбленной пробки.
В углу, около картотечных шкафов, где тени были гуще всего, зашевелился какой-то призрак.
Когда призрак вышел, стало видно, что он одет в длинный черный плащ и треуголку, а волосы у него шелковистые, цвета пыли. Возраста он был неопределенного, щуплый, бледный и до странности хрупкий. Его правую бровь рассекал длинный тонкий шрам, уходивший под волосы, а вместо правого глаза у него был холодный шар молочного-белого цвета. Он положил на картотечный шкаф деревянную трубку. Его рука в черной перчатке медленно, с какой-то жуткой неторопливостью скользнула под плащ, а затем появилась из-под него с длинной острой вязальной спицей, голубовато блеснувшей в свете свечей.
Мэтью встал и выронил стрелку. В горле похолодело, шею в том месте, куда вошел наконечник, покалывало.
— Ни с места, — сказал он.
Язык у него начинал деревенеть.
Рипли, юный стажер-убийца, приближался к нему, как в кошмарном сне. Очевидно, он дорос до стрельбы из духовой трубки стрелкой, смазанной лягушачьим ядом. Мэтью с ужасом вспомнил, как миссис Таак сказала Моргу: «Коченеют мышцы и сжимается горло. Несколько секунд — и жертва обездвижена».
Если у него всего несколько секунд, их нужно использовать по максимуму.
Онемевшими пальцами он схватил канделябр и швырнул его, но не в Рипли, а в окно. Звон разбитого стекла эхом прокатился по Стоун-стрит. Залаяла собака. Он понимал, что его единственный шанс — призвать на помощь ближайшего констебля. Если шум никто не услышал, он труп. Вполне возможно, что он и так уже труп.
Он попятился. Ноги у него замерзли и дрожали. Казалось, все происходит в замедленном темпе. Сердце, которое должно было сильно колотиться, тоже стучало все медленнее. Когда он делал вдох, в легких раздавался какой-то скрип. Такое ощущение, будто они наполняются ледяной водой. И ум работал все хуже: может быть… Рипли тайно следовал за ним от «Рыси»… Обогнал его и взломал замок… Снова запер дверь… Поджидал в темноте… Его метод — спицей сквозь глаз в мозг… чтобы этот вопрос был решен…
Мэтью схватил стул Грейтхауса и, держа его перед собой, стал отступать к стене.
В колеблющемся свете свечей, падавшем на стол Грейтхауса, Рипли шаг за шагом скользил вперед.
— Эй! — крикнул кто-то с улицы. — Эй, наверху!
Мэтью открыл рот, чтобы позвать на помощь, но у него пропал голос. Может, бросить в Рипли
