Последний рейс «Фултона» (повести) - Борис Михайлович Сударушкин
— Мадам?! — осклабилась баба. — А што? И вполне. Ну, сиди, коли залез.
Девка схватилась за щеку, задрыгала ногами:
— Мамочка! Силов моих нету, хоть помирай!
Баба сплюнула на дорогу:
— Вот наказание мое! Говорила тебе — полоскай зуб святой водой, икону приложи. Крапивой бы тебя по заднице, окаянная.
— Ой, мамочка! Ой, родная! Щас утоплюсь, — надсадно скулила девка.
Пашка рассмеялся — топиться было негде, разве что в густой дорожной пыли.
Понемногу девка успокоилась и опять сделалась сонной и тупой. А баба, как репей, пристала к Пашке с вопросами чей да откуда?
— Стихни, женщина! — важно сказал он. — Ты что, не узнаешь меня? Я наследник российского престола!
Баба собралась расхохотаться на потешного мальца, но посмотрела на лобастую физиономию мальчишки и спохватилась: «А кто его знает! Может, наследник, а может, бандит-живорез. Времечко такое, что все перепуталось».
Хлестнула кнутом караковую гладкую лошадь, но та по-прежнему брела не торопясь, лениво помахивая хвостом, отгоняла появившихся паутов.
Хорошо было ехать, но скучно. Девка дремала, баба тоже осоловело клевала большим носом. В мешке озабоченно похрюкивал поросенок, видимо, на продажу везли.
До города было уже рукой подать — показались облезлые купола церквей, макушка водокачки на станции.
Пашка подумал, что ребята могут не поверить ему, будто он тоже с парохода сбежал. Вживаясь в образ удалого беспризорника, заорал что есть силы:
Граждане, послушайте меня!
Гоп со смыком — это буду я!
Ремеслом я выбрал кражу,
Из тюряги не вылажу,
И она скучает про меня!..
Испуганная его криком, баба так хватила лошадь кнутом, что та, откормленная овсом и не раз выручавшая хозяина на лесных дорогах, рванула с места бешеным наметом.
Пашка кубарем свалился с телеги и очутился в пыли, чудом не угодив под заднее колесо. Протерев глаза и выплюнув песок, кулаком погрозил вслед телеге:
— Самогонка проклятая! Кулацкое отродье!
Отъехав на безопасное расстояние, баба придержала лошадь и, потрясая кнутом, принялась ругаться:
— Нечистая твоя душа! Бандит проклятый! От горшка два вершка, а туда же — наследник! Вот как скажу в чека, кто ты такой! Мигом арестуют!
Пашка крепко струхнул — только сейчас ему и не хватало встречи с чекистами. Но вида не подал:
— Стихни, женщина! Ты чего шумишь? Ты на кого шумишь? Ты на балтийского революционного матроса шумишь. У меня два нагана в кармане.
— Две вши у тебя на аркане! Бандюга ты молодая, а у меня племянник в исполкоме.
— Плевал я на твоего племянника и на его родную тетю, — кричал в ответ мальчишка.
Обхватив обеими руками мешок, в котором барахтался поросенок, девка хлопала белесыми глазами, спросонья не понимая, что случилось.
Баба в сердцах ударила по лошади кнутом, и телега скрылась за кустами.
Делать нечего, дальше пришлось идти своим ходом. Но Пашка не унывал — шлепать босыми ногами по мягкой дороге было даже приятно. И блатного удалось из себя изобразить. Засунув руки в карманы просторных штанов, Пашка опять запел во всю глотку:
По широкой одесской дороге
Молодой я, налетчик, шагал.
Воруженный наганом и финкой,
Я такую речугу держал...
Так он и вошел в город, вспоминая слышанные когда-то блатные песни и все, что вроде бы невозвратно осталось в прошлой, беспризорной жизни и вот вдруг опять потребовалось для выполнения ответственного задания — вернуть бежавших колонистов на «Фултон».
Как он это сделает, Пашка представлял смутно, но дал себе твердое «рабоче-крестьянское» слово, что без ребят на пароход не вернется. Лучше под забором погибнет, чем не выполнит обещанное Вагину.
Пашка по себе знал, что всех беспризорных, как магнитом, тянет на базар, и сразу нацелился туда. Направление к нему легко определил — день был воскресный, и в сторону базара шли женщины с кошелками, громыхали по булыжнику нагруженные мешками подводы.
Если бы не вывалился из телеги, добрался бы до базара как кум королю, — вздохнул Пашка и подумал, что может встретить там тощую бабу с сонной девкой и как бы эта встреча ему боком не вышла. Но решил рискнуть — была не была — и начал поиски с базара.
Ему сразу «подфартило» — не успел дойти до толчка, где торговали семечками, как увидел рыжую голову Спички — так прозвали мальчишку за огненные волосы, от которых хоть прикуривай.
Пашка хотел последить, что он делает на базаре, но Спичка уже заметил его. Спрятаться было негде, и Пашка стал внимательно смотреть в небо. Там, как назло, было пусто, даже стрижи куда-то запропастились.
Неизвестно, знал ли Спичка про гору и Магомета, но поступил по пословице — не дождавшись, когда Пашка подойдет, спрыгнул с заплеванного подсолнуховой шелухой ящика и вразвалку направился к нему.
— Здорово, Хмырь! — вспомнил он кличку Пашки по блатной республике. — Ты откеда взялся? Чего высматриваешь?
Наступил решающий момент — если Спичка не поверит, то другие ребята и подавно, а в результате вся операция сорвется.
— А ты что, стукач? Чего выспрашиваешь? — перешел в наступление Пашка, понимающий, что это лучший вид обороны. И тут же, без перехода, спросил: — У тебя пошамать ничего нету? Пузо подвело, хоть вой.
Спичка был человек отзывчивый и не жадный — тут же извлек из кармана теплый пирожок с кониной:
— Подавись ты моим трудовым капиталом! Только што у лотошника слямзил. Шамай...
Пашка мигом съел пирожок, вытер руки о штаны и только потом объяснил Спичке:
— Я тоже деру дал. Вы как сбежали, вобще воли не стало. Да и надоело слушать: на палубу не сморкайся, руки в карманы не суй, курить не моги. Пусть девчонок натаскивают, а моя душа свободы просит.
Спичке такая решительность очень пришлась по нраву — он достал из-за пазухи еще пирожок и по-братски, пополам разделил его с Пашкой.
— Правильно сделал — нечего нас воспитывать, шпану. Наша судьба — сырая могила.
Доев пирожок, они обнялись и пронзительно, с надрывом запели:
И никто не узнает,
И никто не придеть.
Только ранней весною
Там сирень расцвететь!..
Песня была тоскливая, жалостливая, у Пашки даже в горле запершило.
Какая-то сердобольная старушка остановилась, скорбно качая головой, начала их крестить. Ребята бросили петь, вытаращились на бабку.
— Хмырь, дай мне перо! Щас я гражданку грабить буду, — зловеще сказал Спичка, подражая какому-то бандиту.
Бабка кинулась от них, на ходу причитая визгливо:
— Пресвятая Мать-Богородица! Что же это ноне делается? Белым днем людей режут!
Когда перепуганная бабка скрылась в толпе, Пашка поинтересовался будто бы мимоходом:
— А остальные где? Ты что, откололся от них, один промышляешь?
— Не-е, мы опять блатную республику установили. Дылду президентом избрали.
— Выбрали дурака в президенты, — презрительно сплюнул Пашка. — А где он?
— На вокзале шурует. А мы тут с Чинариком свинью пасем.
Пашка оглянулся по сторонам:
— Какую свинью?
— Тут рядом. — И Спичка штопором вклинился в толпу продающих и покупающих.
Пашка едва поспел за ним.
Они протолкались туда, где торговали прямо с возов. И тут Пашка увидел знакомую тощую бабу с сонной девкой, от греха подальше спрятался за Спичку. Рядом с их телегой стоял Чинарик и грыз зеленое яблоко, такую, видать, кислятину, что у Пашки
