Николай Зарубин - Надсада
Замолчал, будто задохнувшись, после чего добавил почти зло:
— Чепай!.. А так, как ты сейчас собираешься охранять, — все одно что с шашкой на танк идти. И не обижайся на меня, а лучше включи мозги. Я не враг тебе и твоему участку. Для меня время накопления денег любыми способами закончилось. Я теперь хочу жить с пользой для своего края: чтобы и лес сохранить, и новый посадить, и людям дать работу, и память предков моих не осквернить.
— Не вечный, эт ты правду сказал, племяш, и с шашкой на танк я не собираюсь идти, — с тихой грустью в голосе, глубоко вздохнув, отозвался Данила Афанасьевич, и нельзя было понять: то ли согласился с доводами племянника, то ли подумал о неизбежном, что связано с его возрастом.
Вздохнул с облегчением и Владимир Белов: главное он дядьке сказал, и тяжелый для них обоих разговор закончился вполне мирно. А это был уже добрый знак.
«И — добро».
С некоторых пор произносить, пусть даже про себя, это беловское: «И — добро» вошло у него в привычку.
Данила Афанасьевич, казалось, забыл о племяннике, пребывая в своей задумчивости, и кто знает, какие мысли тревожили этого уже по сути старика. Старика по годам, но не по стати. В крутых плечах, в посадке седой головы, во всей его кряжистой фигуре еще ощущалась не желающая покидать стареющее тело сила.
Не менялся и взгляд — тяжелый, немигающий, способный привести в состояние растерянности даже далеко не робкого человека.
«Такой же, верно, был у прадеда Ануфрия, — думал о своем и младший Белов, испытывающий сейчас к дядьке не жалость — нет! А нечто такое, что он испытывал в юности, когда начал охотиться вместе с Данилой Афанасьевичем и ловил каждое его слово, каждый жест — учился читать книгу тайги. — Ведь мог же Ануфрий открыть разбойникам тайну ручья Безымянного и тем самым, может быть, спасти свою семью от жестокого истребления, — размышлял дальше. — И не золото он стерег — оно само по себе не имело для него никакого сколько-нибудь важного значения, ради которого обрек на смерть и себя самого, и жену, и детей своих. Веру свою не мог предать. Завет соплеменников по вере. И дядька такой же — не сломленный временем, обстоятельствами, превратностями судьбы. И Бог вознаградил его — женой Евдокией, сыном Николаем, внуками». Так неужели ж и он, Владимир Белов, не сможет сохранить ту тайну и не сделать того, что должно?
«Делай, что должно и будь что будет», — вдруг обозначилось в мозгу евангельское.
Владимир вздрогнул и невольно огляделся вокруг, будто хотел увидеть тень своего пращура Ануфрия. И был миг — всего лишь краткий миг, когда вдруг показалось, что какая-то тень мелькнула за деревьями. Мелькнула и — скрылась. И будто сомкнулись за той тенью ветви кедра, за которыми ему с самого детства мерещилась некая глубокая, никем не разгаданная тайна. Тайна тайги.
Владимир тряхнул головой, будто отгоняя от себя наваждение, но почти физическое ощущение той тени никуда из него не ушло, и внутри себя он принял реальность видения. Видения, как некоего знака свыше, который окончательно утвердил его в решении сделать все от него зависящее для того, чтобы здесь, на земле его пращуров — на этом клочке не тронутой современными цивилизаторами и хапугами всех мастей тайги — утвердить заповедник, построить туристическую промысловую базу, не допустить к ручью грязных и жадных людишек. Сберечь до времени, когда пробьет свой час, — и золото Безымянного послужит людям, как служило некогда спасающимся от официальной церкви и властей староверам.
— Ладно, Володька, тебе — твое, а мне — мое, — сказал, вставая, Данила. — Провожу ребят и возвернусь — надо перед сезоном все обсмотреть и обладить. Потом некада будет.
— Может, недельки две воздержишься? Ежели поставили перед собой задачу убрать тебя, то вряд ли откажутся от своих планов. Изменят тактику — это скорей всего. Но от планов не откажутся.
— Думаю, что боле не сунутся. С другой стороны, ежели суждено сгореть в огне, то пустая затея бегать от полымя.
— Береженого, говорят, и Бог бережет.
— А за битого — двух небитых дают, — подвел итог Данила и пошел к молодежи.
Владимир пошел за ним и тут же включился в работу. Он решил остаться здесь до общего выхода из тайги, который был намечен на другой день.
Обратный путь на выселки был легче легкого: парни вышагивали с довольным видом, Наташа пригрелась около деда на телеге. Старика Воробьева Владимир придержал сразу же, как только пошли от зимовья, — до него у Белова был разговор.
— Какие твои мысли, Евсеевич, о тех молодцах, что отсиживались на Безымянном?
— А че, Степаныч?.. Кумекаю, не к добру это. Афанасьич, канешна, нагнал на них страху, а надолго ли? Шатунам энтим все трын-трава. Утрутся и наново примутся за свое.
— Вот и я думаю о том же. За просто так они не откажутся от своих планов.
— Зайдут с другага боку, — подхватил старик. — И я о том же Афанасьичу толкую, мол, остерегись, Афанасьич, попридержи карахтер-то, отсидись в своем логове, атамако и прояснитси… Знашь, как бывалочи, на охоте: сидишь-сидишь в схороне, промерзнешь весь, а высовываться и нельзя — спугнешь добычу. Так и здеся.
— Верно толкуешь, Евсеевич, ты промысловик старый, опытный, тебе ль не знать, как бывает, — польстил Воробьеву Владимир. — И как думаешь быть в данном случае?
— Постраховать нада бы Афанасьича. Страху чтоб у ево было меньше.
— Подстраховать — ты хочешь сказать, чтобы в случае чего подмочь ему, ежели кто захочет где-нибудь подкараулить дядьку, — это ты хотел сказать?
— Энто-энто, — утвердительно замотал головой старик.
— Так ты этим и займись, лучше тебя скрадом никто не умеет ходить. Сейчас дойдем до моей машины, и дядька, скорей всего, повернет обратно. А я вас всех в нее усажу и доставлю на выселки. Ты быстренько соберешься и я тебя доставлю назад. Но дядьке на глаза не показывайся, иначе все испортишь.
— Не-а, Степаныч. Я таким макаром пойду — комар носа не подточит. От… и — до… И оберегу Афанасьича. А ежели че, дак и стрелю.
— И — стрели, иначе стрелют они, — подытожил Владимир.
Все произошло так, как и предполагал Владимир. Усадив внуков и Евсеевича в машину племянника, Данила повернул обратно.
Переночевав в зимовье, поутру собрался, решив прежде побывать в избе на острове, где не был с начала лета. Требовал пополнения и продовольственный припас. На острове же имелись идеальные естественные выпас и водопой для лошади, которую нельзя было оставить у зимовья, так как в точности не знал, сколько будет отсутствовать, а за животным требуется догляд.
Туман шел по едва приметной дороге не спеша, а хозяин не торопил. Он никогда не торопил лошадь, полагаясь на ее волю, оттого и прежний Гнедой, и нынешний мерин Туман исправно несли свою лошадиную службу, по-своему определяя, где повернуть, а где остановиться.
