Кейт Мосс - Лабиринт
— Вот так-то лучше. А теперь идем, filha. Надо спускаться.
ГЛАВА 72
На рассвете среды, шестнадцатого марта, они собрались в главных воротах Монсегюр.
Гарнизон следил со стен, как поднимаются посланные арестовать Bons Homes крестоносцы, оскальзываясь на последнем, самом крутом взлете горы. Бертрана вместе с Сажье и Риксендой стояла в первых рядах толпы. Было очень тихо. После месяцев непрестанного грохота обстрелов она еще не привыкла к тишине.
Последние две недели прошли мирно. Отпраздновали Пасху. Совершенные постились. Несмотря на обещанное отрекшимся прощение, почти половина кредентов в крепости, и среди них Риксенда, решили принять consolament. Они предпочли умереть как добрые христиане, чем жить побежденными под французской короной. Обреченные на смерть за веру завещали свое имущество обреченным жить, лишившись любимых. Бертрана помогала раздавать предсмертные дары: воск, перец, соль, одежду, башмаки, даже войлочные шляпы.
Пьер Роже де Мирпуа пожертвовал покрывало, полное монет. Другие отдавали зерно и куртки для его людей. Маркиза де Лантар оставила все, что имела, своей внучке Филиппе, жене Пьера Роже.
Бертрана обвела глазами замкнутые лица и начала беззвучно молиться за мать. Элэйс тщательно выбрала одежду для Риксенды: темно-зеленое платье, красный плащ с каймой, расшитой сложным узором перекрещивающихся квадратов и ромбов с желтыми цветами между ними. По словам матери, точно в таком плаще она венчалась в капелле Святой Марии в Шато Комталь. Элэйс не сомневалась, что этот плащ Ориана вспомнит и много лет спустя.
Из предосторожности она добавила к этому наряду еще и овчинный мешочек — такой же, в каком хранились прежде книги лабиринта. Бертрана помогала набить его тканью и обрывками пергамента, так что издалека отличить его было невозможно. Девочка не понимала, зачем нужны все эти приготовления, но знала, что это валено, и гордилась, что ей позволили помогать.
Бертрана подвинулась ближе к Сажье и взяла его за руку.
Главы катарской церкви, епископы Бертран Мартен и Раймон Агвильяр — оба уже старики, одетые в темно-синие рясы — спокойно стояли среди других. Долгие годы они совершали обряды в Монсегюр или уходили из цитадели, чтобы проповедовать и нести причастие жителям далеких селений в горах и на равнине. Теперь они готовы были вести своих людей в огонь.
— С мамой все будет хорошо, — шепнула Бертрана, утешая не столько Сажье, сколько себя.
На плечо ей легла рука Риксенды.
— Лучше бы ты не…
— Это мой выбор, — быстро отозвалась Риксенда. — Я выбрала смерть за свою веру.
— А если маму схватили? — прошептала Бертрана.
Риксенда погладила ее по голове.
— Мы можем только молиться за нее.
При виде подходивших солдат из глаз Бертраны потекли слезы. Риксенда подставила руки для оков. Молоденький солдат покачал головой. Они не ожидали, что смерть выберут столь многие, и на всех не хватало цепей.
Сажье и Бертрана молча смотрели вслед Риксенде, которая вместе с другими вышла из главных ворот и начала свой последний спуск по крутой извилистой горной тропе. Красный плащ Элэйс ярко выделялся на буром склоне и сером зимнем небе.
Вслед за епископом Мартеном пленники запели. Монсегюр пал, но они не были побеждены. Бертрана рукавом утерла глаза. Она обещала матери быть сильной и сделает все, чтобы сдержать слово.
На нижних травянистых склонах возвели трибуны для зрителей. Они были полны. Новая аристократия Миди, старая знать, покорившаяся захватчикам, католические легаты и инквизиторы, приглашенные Уго де Арсисом, сенешалем Каркассоны, — все собрались посмотреть, как свершится правосудие после тридцати лет гражданской войны.
Гильом плотно завернулся в плащ, укрываясь от случайных взглядов. Многие из французов, сталкивавшиеся с ним в сражениях, знали врага в лицо. Он не мог допустить, чтобы его схватили сейчас. Гильом осмотрелся. Если его не обманули, где-то в этой толпе находилась и Ориана. Он твердо решил, что не даст ей добраться до Элэйс. Прошло много лет, но от одной мысли об этой женщине в нем вспыхивал гнев. Он стиснул кулаки. Если бы можно было действовать! Не таиться и выжидать, а воткнуть ей в сердце нож, как надо было сделать еще тридцать лет назад. Гильом понимал, что надо быть терпеливым. Если он выдаст себя сейчас, его зарубят, не дав даже выхватить меч.
Он обводил глазами ряды зрителей, пока не нашел то, что искал. Лицо Орианы. В ней ничего не осталось от прежней знатной южанки. Дорогие одежды были скроены по северной моде — строгой и изысканной. Синий бархатный плащ, отороченный золотом, высокий горностаевый воротник и капюшон, такие же перчатки. Лицо по-прежнему поражало бы красотой, если бы его не портила жесткая, презрительная гримаса.
Рядом с ней стоял юноша, настолько похожий на нее, что Гильом не усомнился: ее сын. Вероятно, старший, Луи. Говорили, что он вступил в ряды крестоносцев. У него были глаза и темные кудри Орианы, и отцовский хищный профиль.
Обернувшись на крики, Гильом увидел, что вереница пленников достигла подножия горы и теперь направляется к кострам. Они шли со спокойным достоинством. И пели. Хор ангелов, подумал Гильом, видя, как смущенно вытягиваются лица зрителей от звуков этой сладостной мелодии.
Сенешаль Каркассоны стоял плечом к плечу с нарбоннским архиепископом. Он подал знак, и колонна черных монахов и священников растянулась вдоль частокола, воздев над головами золотой крест.
За их спинами Гильом видел солдат с горящими факелами. Зловонный дым тянуло на трибуны. Пламя билось и трещало на ветру.
Одно за другим выкликали имена еретиков, и те, выступив вперед, по лестницам поднимались на костер. Гильом словно онемел от ужаса происходящего. Самое страшное, что он был бессилен остановить казнь. Даже будь с ним достаточно людей, он знал, казнимые сами не пожелали бы этого.
Не вера, но сила обстоятельств заставила Гильома провести много времени в обществе Bons Homes. Он научился уважать их, он ими восхищался, но так и не смог понять.
Поленницы дров пропитали смолой. Несколько солдат, поднявшись наверх, цепями приковывали Совершенных и их последователей к столбам.
Епископ Мартен начал читать молитву.
«Payre Sant, Dieu dreiturier dels bons esperits…»
Один за другим его поддерживали другие голоса. Шепот разрастался, превращаясь в крик. Зрители в рядах неловко переглядывались, беспокойно шевелились. На такое зрелище они не рассчитывали.
По торопливому знаку архиепископа священники в черном запели псалом, ставший гимном крестовых походов. «Veni Spirite Sancti» — «Явись, Святой Дух», — кричали они, пытаясь заглушить молитву катаров.
