Андрей Серба - Ой, зибралыся орлы...
Такую люльку раскуривал сейчас «батько» Зигны-Пидкова, чтобы, первым сделав из нее затяжку, пустить затем по кругу. Величиной с пару добрых казацких кулаков, обсаженная разноцветным монистом, драгоценными камнями, украшенная золотыми и серебряными бляшками тонкой работы, надписью на длинном изогнутом чубуке: «Козацька люлька — добра думка», она являлась для запорожца такой же святыней, как сечевое знамя или войсковые клейноды. Зигны-Пидкова раскурил люльку, сделал глубокую затяжку, выпустил из ноздрей пахучее облако дыма. Протянул люльку сидевшему рядом «диду»:
— Будь ласков, друже.
Сидловский надел шапку, разгладил усы.
— Панове, — начал он, — собрал вас, дабы вкупе решить, что делать дальше. О бое с турками говорить не стану — знаете о нем не меньше моего. Скажу о другом. Добрая половина чаек пошматована ядрами, одна затонула, каждый третий казак убит або ранен. Как поступить? Плыть с рассветом дальше на Аккерман или поначалу починить чайки и дать роздых людям? Плыть на побитых чайках опасно — при первой сильной буре пойдут па дно, а при встрече с галерами па них нельзя принять боя. Устроить поблизости стоянку також рискованно — к месту ночной пальбы могут пожаловать по воде или по суше турки и тогда не миновать нового боя. Как говорится, надобно выбирать промеж огнем и полымем.
Хочу услышать от вас, диды сивоусые, — склонил голову Сидловский в сторону группы стариков, — и от вас, други боевые, — глянул полковник на старшин, — как надлежит мне поступить: немедля плыть вперед або прибиться к берегу, чтобы привести в порядок чайки. Жду вашего слова, шановни панове.
Сидловский отвесил общий поклон раде, опустился на доски палубы. С безучастным видом стал следить за тем, как шла по кругу приближаясь к нему, общая люлька. Дождался своей очереди, с удовольствием затянулся, передал люльку соседу. И тотчас прозвучал обращенный к нему вопрос Зигны-Пидковы:
— Как мыслишь сам, пап полковник?
— Перво-наперво следует починить чайки. До Аккермана путь неблизкий, шторм або встреча с турками могут приключиться каждый миг. А у нас половина чаек на ладан дышит.
— Кто молвит еще? — обвел Зигны-Пидкова глазами сидевших.
Все молчали, и он снова обратился к Сидловскому:
— Место, куда надлежит пристать чайкам, на примете есть? Дабы и от чужих очей схорониться, и бури не страшиться?
— Есть, батько. Степную речку у мыса, который проплывали утром, не позабыл? Чем плохое пристанище? Речка течет по балке, заросла камышом, загонишь в нее чайки — ни один леший тебя не сыщет. Ежели начнется буря, можно уйти по речке как можно дальше в степь и там отстояться. И главное — речка у нас под боком.
— Иные думки имеются? — спросил Зигны-Пидкова.
Ответом была тишина, и он, выдержав паузу, изрек:
— Дело задумал, пан полковник, веди чайки к мысу. И не теряй попусту времени — к рассвету надлежит быть на речке, дабы никто из чужих не знал, что мы там обосновались.
— Панове, дозвольте слово молвить, — прозвучал голос Быстрицкого.
— Говори, — разрешил Сидловский.
— Верно сказано — надобно прибиваться к берегу и спешно чинить лодки. Верно и то, что наилучшее место для этого — речка у мыса. Однако… — Быстрицкий глянул на Зигны-Пидкову. — Батько, ты ходил в море больше всех и знаешь турок, как никто другой. Ответь: что они делают, прослышав о наших чайках в море?
— Поднимают на ноги прибрежные гарнизоны, выгоняют из гаваней в море флот, дабы на воде або сухопутье как можно скорее уничтожить нас.
— На воде або на сухопутье… — многозначительно повторил Быстрицкий. — Отчего они не поступают так на сей раз? Мы не единожды приставали к берегу, заходили в лиманы, заплывали в степь по речкам — и ни единой стычки с турками либо с татарами. Разве они не знают о нас? Конечно, знают. Скажу больше — их разъезды ни на миг не спускают с моря очей и знают о нас куда больше, нежели нам хотелось бы. Так почему басурманы не тревожат нас на суше? Мало сил? Может быть, хотя не верится в это… Выжидают удобного случая, чтобы покончить с нами наверняка и одним ударом? Это уже больше похоже на правду.
Не получится, что, скучившись на малой речке на непригодных к бою чайках, мы сами подарим туркам столь желанный для них случай? Дабы сего не случилось, надобно загодя выставить вокруг речки елико возможно дальше в степь свои тайные пикеты. Выставить сейчас, без промедления, покуда темно, ибо с зарей море у берегов вновь окажется на виду у вражьих разъездов. Однако теперь они будут для нас не опасны: всякий басурманин, вздумавший появиться у речки, оставит там свою голову. Даже приключись у речки что-либо непредвиденное, пикеты в степи загодя предупредят пас о появлении неприятеля, что позволит нам своевременно покинуть стоянку.
Зигны-Пидкова ничем не реагировал на речь Быстрицкого. Искоса наблюдая за «батьком», молчал и Сидловский. Так продолжалось до тех пор, покуда «обчиська люлька» в очередной раз не очутилась в руках Зигны-Пидковы. Однако теперь, сделав затяжку, он не пустил люльку по кругу, а принялся выколачивать из нее пепел и остатки табака. Сидловский встал, не снимая шапки, положил правую ладонь на торчавший из-за пояса полковничий пернач, вскинул подбородок. Рада завершилась, он вновь являлся единственным и ничем не ограниченным властителем судьбы всего отряда и каждого его казака. До новой рады…
— Рада приговорила — плыть к речке, — резко зазвучал его голос. — А ты, друже полковой писарь, — обратился он к Быстрицкому — спешно отбери пять десятков наилучших хлопцев и отправляйся с ними. Куда и зачем, тебя учить не надобно.
5
Як козака турки вбылы,Пид явором положили,Пид явором зелененькымЛежит козак молоденький.Его тило почорнило,А вид витру пострупило,Над ным конык зажурывся,По колику в землю вбывся.Запорожская «писня-журба»
Бин-баши Насух до рези в глазах всматривался в темноту. Море плескалось у самых ног, соленые брызги летели в лицо, засыхали на нем, стягивали кожу. Временами казалось, что он различает среди пенных верхушек волн низкие борта казачьих лодок, видит белесые пятна парусов. Однако через минуту он убеждался, что и борта лодок, и паруса над ними являлись игрой его воображения. И тогда душу начинал точить червь сомнений.
Неужели он ошибся, и запорожская флотилия не приплывет к мысу? В чем его просчет? В том, что галеры капитан-паши Гусейна не смогли причинить запорожским лодкам значительных повреждений, которые заставили бы казаков искать место для их починки? В том, что вражеские командиры лучше бин-баши знают укромные уголки здешнего побережья и сейчас держат курс не сюда, к остроконечному мысу, а в другое, более подходящее для стоянки место?
