Рафаэль Сабатини - Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)
Они говорили о будущем. Андре-Луи описал приглянувшийся ему дом с прилегающим садом в предместье Дрездена. Дом сдавался внаем, и Эфраим вызвался помочь с арендой.
– По правде говоря, Алина, он совсем маленький… Конечно, мне хотелось бы предложить что-нибудь более достойное тебя.
Она взяла его под руку и прижалась к нему на ходу.
– Мой дорогой, но он же будет нашим домом, – ответила она проникновенно и тем самым покончила с сомнениями.
Ее уступчивость, нежность, нескрываемая любовь напомнили Андре-Луи то августовское утро, когда, днем раньше бежав от ужасов Парижа, они впервые открылись друг другу. С тех пор в их отношениях сквозила некоторая сдержанность, и, как мы знаем, желания Алины зачастую расходились с его желаниями. Но сейчас она отбросила всю свою осторожность и так явно стремилась угодить Андре, доставить ему удовольствие, что повторение прежних недоразумений казалось невозможным. Вероятно, благодаря затянувшейся разлуке она осознала истинную глубину своего чувства к нему, поняла, насколько он необходим ей для счастья, для самой ее жизни.
Они подошли к изгороди, которая тянулась вдоль журчащей воды. За изгородью в Липпе миниатюрным водопадом вливался ручеек, с обоих берегов которого свисали длинные, переливавшиеся всеми цветами радуги сосульки. Алина попросила Андре-Луи подсадить ее на изгородь – ей захотелось немного отдохнуть, прежде чем идти дальше. Он помог ей пристроиться, а сам остался стоять перед нею. Она положила руки на плечи Моро, их взгляды встретились, ее синие глаза ласково улыбнулись ему.
– Я так рада, Андре, так рада, что мы вместе, что нам не нужно больше расставаться!
Опьяненный нежностью, с которой были произнесены эти слова, он не уловил слабой нотки страха, прозвучавшей в ее голосе словно из глубины души. Возможно, именно этот страх, неясное дурное предчувствие побудили Алину обратиться к нему с такими словами. Андре-Луи поцеловал ее. Она снова заглянула ему в глаза.
– Это навсегда, Андре?
– Навсегда, любимая. Навсегда, – ответил он с торжественностью, превратившей его слова в клятву.
Глава X
Препятствие
Граф Прованский, ставший после казни Людовика XVI регентом Франции, сидел за письменным столом у окна большой комнаты с низким потолком. Это помещение служило ему одновременно кабинетом, приемной и salon d’honneur. Деревянное шале в Хамме, которое по милости короля Пруссии было разрешено занять принцу, не отличалось обилием комнат. Его высочество на собственном горьком опыте познавал истину, гласящую, что друзья – привилегия богатых.
С ним остались очень немногие. Но и эти люди, mutatis mutandis,[202] находились в таком же бедственном положении. Они служили его высочеству и продолжали видеть в нем августейшую особу, потому что их судьба прямо зависела от его будущего.
Но, несмотря ни на что, самоуверенность принца оставалась неизменной, равно как и его дородность. Он сохранял прежнюю тучность вкупе с верой в себя и в свое предназначение. Располагая самыми скудными средствами, окруженный чуть ли не простолюдинами, его высочество поддерживал некое подобие государства. Он назначил четырех министров, которые вели его дела и вместе с двумя секретарями и четырьмя слугами составляли его ближайшее окружение, а также окружение его брата, графа д’Артуа, недавно прибывшего сюда из Маастрихта, где он находился под арестом за долги. Месье направил своих послов ко дворам всех монархов Европы и, желая ускорить неизбежное, ежедневно тратил долгие часы на письма собратьям-правителям, а также русской императрице Екатерине, на которую возлагал большие надежды. Один или два корреспондента его высочества милостиво одолжили ему немного денег.
Единственными дамами при этом мини-дворе были госпожа де Плугастель и мадемуазель де Керкадью. Муж первой и дядюшка второй в настоящее время исполняли обязанности секретарей при его высочестве. Графиня Прованская и ее сестра графиня д’Артуа остались, всеми забытые, в Турине, при дворе своего отца. Госпожа де Бальби, чья жизнерадостная натура не нашла никакого простора при скучном дворе его величества короля Сардинии и чьи сибаритские вкусы не позволили бы ей вынести спартанский образ жизни в Хамме, обосновалась в Брюсселе в ожидании лучших времен, которые, казалось, и не думали приближаться. Питая к ней искреннюю привязанность, его высочество не мог заставить себя послать за ней и обречь возлюбленную на тягостное пребывание в Вестфалии. Кроме того, весьма вероятно, что она могла и отказаться.
Глядя на бедную, непритязательную обстановку комнаты, которую занимал Месье, ее можно было принять за монашескую келью. Бело-золотые стены, высокие зеркала, хрустальные люстры, мягкие ковры, богатая парча и раззолоченная мебель Шенборнлуста остались в прошлом. Его высочество писал письма, восседая на единственном в помещении кресле с простой саржевой подушкой. Прочий антураж составляли ореховый шкафчик у стены и простые стулья из дуба или вяза, расставленные вокруг стола из полированной сосны. Ковра на полу не было. Окно, у которого стоял письменный стол принца, выходило на голый, неухоженный сад.
В настоящий момент в комнате находились молодой и изящный д’Аваре, который, по сути, являлся первым министром его высочества; долговязый и сухопарый барон де Флаксланден,[203] министр иностранных дел; неутомимый смуглокожий д’Антрег, активнейший тайный агент и законченный распутник; овеянный романтической славой донжуана граф де Жокур, который до сих пор ухитрялся ежедневно творить маленькое чудо безупречно элегантного облачения; приземистый, неизменно самодовольный граф де Плугастель; и, наконец, господин де Керкадью.
К последнему и обращался сейчас его высочество, хотя в действительности его слова были адресованы всем присутствующим.
Господин де Керкадью не без колебаний предупредил принца о возможной скорой перемене в своей жизни и попросил освободить его от незначительных обязанностей, которые были столь милостиво на него возложены.
Его племянница собирается выйти замуж за господина Моро, который, дабы содержать семью, намерен открыть в Дрездене академию фехтования. Молодые люди предложили господину де Керкадью поселиться с ними, и, поскольку его средства иссякают, а перспектива возвращения во Францию представляется очень отдаленной, благоразумие и чувство справедливости подсказывают ему, что он не вправе чинить препятствия влюбленным.
Мясистое лицо принца мрачнело с каждой фразой господина де Керкадью. Красивые глаза навыкате смотрели на бретонского дворянина с удивлением и неудовольствием.
