Анна Антоновская - Ходи невредимым!
Желтолицый юзбаши отпихнул убитого и резко обернулся: перед ним стояли нацвали и старейшие; заискивающе улыбаясь, они протягивали подносы щедрости.
– Помилуй и спаси, Синий Копьеносец![9] – прошептал нацвали, силясь превозмочь страх.
Юзбаши оттопырил нижнюю губу, надменно откинул голову, так под Джульфой однажды сделал Эреб-хан, и ловко смахнул все с подноса в подставленный сарбазами кожаный мешок.
– Хейли хуб! – как бы равнодушно произнес юзбаши, ревниво следя за руками других юзбашей, расхватывающих женские украшения, чаши, чеканные пояса и монеты.
«Был удобный берег, – сокрушался нацвали, – а стал как тесный чувяк, еще не надел, уже жмет».
Изгородь сарбазских копий угрожающе повернута к Лихи. Настал час благодарности по-шах-ин-шахски за дары и встречу.
– Хак-бо-сэр-эт! – накинулся старший юзбаши на нацвали. – Ты, верблюжий хвост, думал обмануть правоверных?! Почему так мало принесли?! Почему нет золота?! Почему… – хотел он крикнуть «нет красивых девушек?!», но сдержался: Хосро-мирза повелел не оскорблять женщин, не грабить, а лишь просить еду для сарбазов.
Колючим взглядом юзбаши оценивал нацвали и старейших, грузных и богато одетых. «Бисмиллах, где только не были, везде облезлые ишаки! А разве не святой Хуссейн поучал: „Не отворачивайся от богатства, ниспосланного тебе небом“. И нигде не сказано, что я должен слушать Хосро-мирзу больше, чем святого Хуссейна. Можно мирзу успокоить, если узнает: с оружием встретили, даже пол-лаваша дать отказались. И еще можно напугать: дружинников Непобедимого видели».
Младшие юзбаши, опираясь на сабли, с тревогой ожидали решения желтолицего. Чувствуя нестерпимый зуд в руках, они готовы были расклевать богатый «рабат», представший перед ними по милости аллаха.
Но старший юзбаши не спешил: намереваясь выпотрошить джейрана, он не хотел убить куропатку[10]. Для блезиру он стал торговаться с лиховцами.
В этот миг раздался протяжный крик, и обезумевший Арсен проскакал на пронзительно ржущем коне. Ворвавшись в Лихи, он отчаянными воплями: «Персы убили Миха и Резо! О-о-о-о!», всполошил односельчан.
Загудел колокол.
Дед Беридзе, тряся побелевшей головой, взобрался на верхние плиты, окаймлявшие родник, и, подняв кинжал, призывал лиховцев взяться за оружие. Видно, вспомнил он слова Моурави, но поздно они достигли слуха безмятежных владетелей реки. Кто-то схватился за лук. Кто-то силился вытащить из ножен клинок…
Толпой, напоминая стадо буйволов, выгнанных из тины, в которой они испытывали блаженство, лиховцы подались было навстречу линиям сарбазов, окружающих деревню. Но сборщик свирепо замахал папахой:
– Назад! Сто-о-ой! Еще подарки собирайте!..
Где стоянки азнауров? Там, за кизиловой балкой? Или на тех высотах?
Ничего не знал Арсен, припавший к гриве взмыленного коня. В разодранной чохе, без папахи, он мчался как одержимый, мчался вперед, – а может, назад, – не ощущая ни света, ни мрака, ни урагана, ни тишины.
Цицамурское поле неслось под копытами, а конь, будто истукан, застыл на месте, – так мерещилось Арсену. Он изломал нагайку, гикал до хрипоты, до боли в горле…
Чьи-то кони мчались справа и слева от Арсена. Чьи-то копья угрожающе преградили ему путь. Не замечал и копий Арсен. На всем скаку один из дозорных схватил обезумевшего коня под уздцы. Внезапно конь остановился, задрожал смертельной дрожью и пал. Не заметил Арсен и гибели любимого коня…
Муть застилала глаза Арсена. Она расползалась нехотя, и из неясных линий и кругов образовался незнакомый шатер, возле которого гордо реяло знамя – «барс, потрясающий копьем».
Арсен даже не удивился, что перед ним оказался Иванэ: сам гвелешап – фантастический зверь – не смог бы дополнить то, что предстало перед Арсеном в Лихи. Удивился Иванэ. Сокрушенно разводя руками, он не без умысла повел своего зятя в главный шатер.
На косматой бурке, покрывавшей седло, сидел Саакадзе, острием шашки водя по распластанной перед ним, как шкура тигра, карте. Он сухо встретил Арсена, но ни разу не перебил его, дав измученному всаднику возможность до конца излить свою жалобу на персов, бесчинствующих разбойников. Задыхаясь, Арсен слезно молил спасти погибающую Лихи. Наконец он замолк и, содрогаясь, ждал, надеясь, что сейчас зарокочет сигнальный ностевский рожок, заржут кони и помчатся азнаурские сотни на выручку речной дороги.
– …Я своих слов на ветер не бросаю, – сурово напомнил о своем предупреждении Саакадзе. – Несмотря на увещания, вы ни одного дружинника мне не прислали. И я, как предупреждал, помощь вам не окажу! Почему, узнав о вторжении персов в Картли, вы у себя не выставили даже дозоров? «Мы в стороне!» А оказалось, как я и предвидел, вы перед врагом на самом виду. Почему, завидя персов, не обнажили оружие? Ты, видавший в Носте другой пример, один из первых повинен в том, что непременно произойдет. Убирайся с глаз моих!..
Полны тайн горы Картли. Одним броском туча может изменить до неузнаваемости ущелье, долину, отроги. Ветер, разметав кустарник, обнажает бездну. И люди в этих горах обладают свойствами природы.
Пока безмятежны нагорье или равнина, скрыты и величие души и глубина характеров. Но стоит разойтись буре – и неприметное в будни способно обрести грозную непреодолимую силу.
Нравственным мерилом здесь служит отношение к врагу родной земли, к неугасимому очагу прадедов. Смирение – мать позора! Если гордый говорит: «Нет!», значит, не обойден он жизнью на самом крутом повороте.
Так произошло с Натэлой. Пока Арсен, жалкий в своей растерянности, уронив голову на грудь и бросив поводья, отъезжал от шатра Моурави, Натэла в какой-то неуловимый миг вся преобразилась и уже не походила на знакомую лиховцам молчаливую жену Арсена. Она не стала облачать истину в яркие лоскуты утешения и со всей энергией гнева и ненависти указала окружившим ее женщинам на пропасть, так страшно разверзшуюся перед ними. Враг на пороге! И всем надо пожертвовать, чтобы сберечь честь и достоинство. Другой путь для грузинок в будущее не проложен.
– Кто смеет здесь приказывать! – возмутилась жена нацвали. – Разве не я первая женщина Лихи?! Не слушайте глупую, богатством откупимся. Кладите подарки на поднос щедрости. Я вот тоже браслет снимаю, не смотрите, что медный, бирюза настоящая.
Вокруг переглядывались. Некоторые смущенно пошли обратно. Но Натэла сдернула с цепочки боевой рожок, и такая воля отразилась в ее глазах и так неожидан был гневный призыв рожка, вскинутого женской рукой, что женщины будто освободились от невидимых пут.
И вот черные платки и белые шали уже замелькали в кизильнике, а жена нацвали все еще призывала к покорности, дабы избегнуть кары и сберечь богатство.
