Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова
Барон хотел что-то сказать в ответ, но не успел. В это самое мгновение двери зала, где они так спокойно пировали, распахнулись, и одна за другой в него не вбежали, а влетели три борзые. С лаем, обгоняя друг друга, все они ринулись к столу, при этом так высоко прыгая, будто собирались перескочить через стол, а то и через голову хозяина.
– Стой! – завопил барон, замахиваясь на первую же подлетевшую к нему собаку. – Прочь, негодные! Что за наглость такая?! Вон! Ничего со стола не получите, а не уберетесь, велю вас с утра вообще не кормить! Мало вам кабаньих потрохов? Вон, вон!!!
Эдгар, подняв повыше руку с остатками кабаньей ноги, от души хохотал, видя негодование отца и упорство борзых, которые сперва было отпрянули от стола, но потом закрутились возле него вновь, вытягивая свои длинные морды к блюду с еще нетронутым кроликом, то и дело разевая огромные пасти и умильно свешивая длинные розовые языки. Окрики хозяина их, конечно, смущали, но запах мяса был сильнее страха перед хозяйской плеткой, которой к тому же в руках у барона в этот момент не было.
– Трибо! Алиф! Ронга! Назад! Ко мне!
Вслед за звонким окриком, донесшимся от дверей зала, раздался какой-то особенный, пронзительный, с переливами свист. Все три борзые разом замерли, присели на задние лапы, затем вновь вскочили и, размахивая хвостами, помчались к дверям, к тому, кто позвал их.
На пороге зала стоял мальчик лет четырнадцати-пятнадцати. Невысокий, немного угловатый, он казался хрупким. Во многом это впечатление создавала его одежда – просторная взрослая рубаха и истертая охотничья куртка болтались на его тонкой фигурке, словно на портновской вешалке. Но в остальном это был, пожалуй, даже красивый мальчик. У него было овальное, продолговатое лицо, окруженное настоящей шапкой темно-каштановых волос, на удивление чистых (в замке болтали, что щеголиха Флорестина, которая раз в месяц нагревала воду в лохани, добавляла туда всяких трав и полоскала свои роскошные кудри, потом зазывала и мальчишку окунуть голову в лохань, и будь тот повзрослее, не миновать бы ему ревности барона Раймунда). Эти волосы красиво оттеняли нежную кожу мальчика, покрытую ровным светлым загаром. Глаза под черной линией почти прямых бровей были карие, большие и удлиненные, наполовину скрытые густыми немного лохматыми ресницами. Вообще лицо мальчика казалось бы тонким, если б не большие полные губы, почти всегда готовые растянуться в добродушную улыбку.
Это был Ксавье, тот самый «малыш Ксавье», которого когда-то покалечили собаки барона и который, будучи взят хозяином в замок, стал лучшим сокольничим, а заодно любимцем всех хозяйских борзых, лошадей и вообще всей домашней живности. Поговаривали, что выросший в деревне мальчишка знает какие-то специальные заговоры: его беспрекословно слушался даже горячий чистокровный жеребец по кличке Брандис, который, когда на него «находило», не раз пытался скинуть даже барона, а уж тот был наездником от Бога.
Одного взмаха руки в широченном полотняном рукаве хватило, чтобы собаки, мигом отозвавшиеся на свист Ксавье, покорно выскочили из зала и помчались по коридору к выходу во двор.
– Простите, сеньор! – воскликнул мальчик и, чуть прихрамывая, приблизился к столу. – Не браните только Робера: он не стал запирать собак на псарне, думая, что они сыты и им полезно будет побегать по двору. Ему в голову не пришло, что их понесет в зал, да еще когда вы ужинаете…
– Их всегда несет туда, где вкусно пахнет! – сердито проворчал Раймунд. – И я не для того держу псаря, чтобы мои борзые, когда им вздумается, лезли ко мне на стол. Ведь твои соколы не летают у меня по залу! Ладно, ладно, нечего так смотреть на меня, плутишка! Небось, Роберу нипочем не удалось бы разом выгнать эту свору, пришлось бы погоняться за ними с хлыстом. Ты, похоже, спас остатки нашего ужина, а потому разрешаю тебе отрезать кусок крольчатины и съесть. Можешь даже прямо здесь это сделать, даже можешь налить себе вина – мой сын все равно почти не пьет.
Юный сокольничий не заставил себя уговаривать. При всем своем кротком облике он был вовсе не стеснителен и не робок. Мальчик охотно взял протянутый хозяином нож и с его помощью отломил кусочек кроличьего бока, а Эдгар, улыбаясь, протянул ему свой кубок, долив вина до краев:
– Пей и прочти мои мысли, Ксавье! – воскликнул он. – Если ты, как говорят, знаешь, о чем думают собаки и лошади, то, может, узнаешь, и о чем думаю я?
Мальчик состроил самую серьезную мину, хотя при этом уголки его озорных губ подрагивали от сдерживаемого смеха. Ксавье закрыл глаза, отпил большой глоток вина и проговорил, проведя левой рукой в воздухе, как настоящая гадалка:
– Вы думаете о прекрасной даме. Даже о двух! Вам предстоит встреча с ними, и вы желаете этой встречи. Но при этом, – тут сокольничий уже не смог сдержать улыбки, – красота этих дам вас не волнует, и сейчас вы больше мечтаете о лошади, чем о женщине!
В первый момент Эдгар разинул рот от изумления. То же произошло и с его отцом. Но тут же барон нахмурился:
– Вот нахальный мальчишка! Ты что же, подслушивал наш разговор? Да как ты посмел?!
– Как бы я мог его подслушать, – обиделся мальчик, – если вы беседуете в большом зале, далеко от окон и дверей? Если же вы, синьор, говорили с Эдгаром в своей комнате, то оттуда и подавно ничего не слышно – даже с крыши не услышишь. Просто, пока вы охотились, Эдгар ждал вас. И сперва, перед тем, как пойти в зал, он сидел во внутреннем дворе, неподалеку от загона для лошадей. А я был наверху, на стене – разговаривал со своим соколом, с Пего – он у нас самый умный. И видел, как Эдгар рисует палочкой на земле, когда он задумается, он всегда так делает, и у него здорово хорошо выходит. И нарисовал он две женские фигуры, в таких высоких уборах на голове – такие только знатные дамы носят. А еще нарисовал рыцаря в доспехах перед ними, но у него в руке почему-то был не меч, а молот, и я подумал, что он себя представил…
– Правда? – рассмеялся Эдгар. – А я и не замечал, что рисую. Да, у меня есть такая привычка. Ну а лошадь? Уж
