Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон
Шатер был очень большим, как считалось, в нем могло поместиться до сотни человек, но сейчас в нем было тесно, потому как тут толпились придворные рыцари короля, фрейлины королевы и Джоанны, несколько епископов, некоторые лорды, включая Жака д’Авена, графа Лестерского и пережившего недавно утрату Жофре Першского. Поскольку Андре и Генриха знали как людей из внутреннего круга государя, перед ними медленно расступились, давая пройти к отгороженной ширмой постели больного.
Ричард лежал на подложенных под спину подушках, его жена и сестра напряженно смотрели, как лекарь вскрывает ему вену на руке. Смущенный таким пристальным вниманием, доктор слишком много говорил — пояснял, что это базилическая вена, и отворять ее, значит, выпускать вредные гуморы из печени короля. Дальше он распространялся о том, о чем все и так знали — что здоровье зависит от правильного сочетания четырех гуморов: крови, флегмы, белой и черной желчи, и что избыток крови в организме является причиной недуга. Глаза Ричарда были закрыты, но, когда Беренгария склонилась и прошептала, что пришел его племянник, ресницы затрепетали.
— Генрих, — произнес король голосом столь тихим, что молодому человеку пришлось наклониться ближе. — Уведи Джоанну и Беренгарию пообедать с тобой. Они не ели целый день...
Обе женщины сразу принялись возражать, но Генрих не дрогнул:
— Возможно, это не галантно с моей стороны, но вид у вас обеих хуже, чем у короля, а болен-то он! Вам определенно требуется хороший ночной отдых, но пара часов в моем очаровательном обществе способны их заменить, — заявил граф и стоял на своем до тех пор, пока дамы скрепя сердце не согласились.
Мастер Ральф Безас, главный лекарь Ричарда, во время кровопускания держал короля за кисть и теперь дал знак заканчивать, потому как пульс стал редеть слишком быстро. Воспользовавшись моментом, Генрих увлек женщин за собой на свежий ночной воздух. Он знал, что они перебрались в королевский шатер и для них установлены за ширмой кровати, чтобы они могли по очереди сидеть с Ричардом и отдыхать, но сомневался, что за последние дни хоть одна из них проспала несколько часов кряду. По пути к своей палатке граф мягко укорял их, напирая на то, что Ричарду не станет лучше, если они занемогут тоже. Но ни он сам, ни они не воспринимали этих слов всерьез.
Благодаря своему другу Балиану Генрих мог похвастаться лучшим столом, чем у большинства собратьев-крестоносцев, потому как д’Ибелин снабдил его поваром, знакомым с сарацинской кухней и специями. Джоанне и Беренгарии подали блюдо из ягненка, называемое сикбадж, жареных моллюсков, фаршированные финики. Однако дамы едва прикоснулись к еде, вместо этого засыпав Генриха вопросами о его личном опыте знакомства с арнальдией. Чтобы сбить жар, Ричарду давали с вином чистяк и базилик, а когда средство не помогло, доктора решили попробовать сыть и чемерицу. А что прописывали ему, Генриху?
Порывшись в памяти, граф назвал водосбор, который толкли, а затем процеживали через тонкую ткань, и напиток из мирры в теплом вине. Женщины делали в уме зарубки, чтобы передать лекарям короля. Они, в свою очередь, сообщили, что Ричарда обтирают губкой с холодной водой и, естественно, отворяют кровь, хотя один из докторов настаивает на вредности кровопусканий после двадцать пятого числа месяца. «Чьему же совету следовать?» — в отчаянии спрашивали королевы.
Генрих успокаивал их, как мог, припоминал случаи, когда, подобно ему самому, люди полностью излечивались от арнальдии, советовал молиться св. Власию, покровителю тех, кто страдает от горловых и легочных хворей — горло Ричарда очень сильно воспалилось, а во рту образовались болезненные язвы.
Когда дамы собрались уходить, граф порылся в сундуках и нашел свой любимый перстень с янтарем — камень, по поверью, помогал от лихорадки, а затем проводил их обратно в королевский шатер.
По возвращении они встревожились поначалу, узнав о том, что епископ Солсберийский исповедал Ричарда. Андре удалось убедить их в том, что это всего лишь разумная мера предосторожности, а не свидетельство ухудшения состояния больного. В конце концов, добавил он, мужчины всегда исповедуются перед битвой. Джоанна удалилась за ширму, чтобы поспать несколько часов, а Беренгария пододвинула кресло ближе к постели. С начала болезни Ричарда по ночам стояла необычная тишина. Наваррка слышала глухие удары камней, врезающихся в городские стены, но в остальном на лагерь словно набросили плотный покров. Ричард не выразил удивления, когда жена надела ему на палец янтарный перстень, и послушно приложился потрескавшимися губами к кубку с горячим отваром шалфея, призванного залечить язвы во рту.
Беренгарию пугала это его неожиданное безволие — она предпочитала прежние яростные вспышки, даже когда они были направлены на нее. Шли часы. Королева меняла влажные компрессы на лбу супруга, поила вином с последним прописанным докторами лекарством, наносила мазь на болячки и с трудом сдерживала слезы, когда он благодарил ее за заботу слабым проблеском улыбки. Молодая женщина устала так, что, когда Джоанна сменила ее, рухнула на кровать, не раздеваясь, и заснула почти мгновенно.
Переход от тяжелого сна к жестокой реальности был столь резким, что, очнувшись, она вздрогнула и смутилась, увидев склоняющуюся над ней Джоанну.
— Моя очередь? — спросила наваррка, подавляя зевок.
И только тут заметила застилающие глаза подруги слезы.
Из хроники Баха аль-Дина-ибн-Шаббада, доверенного советника Салах ад-Дина, очевидца осады Акры:
«Франки были в то время настолько удручены усугубляющейся болезнью короля английского, что даже отложили приступ к городу».
Ричард был очень тяжело болен. Но осознавал только нестерпимый, сжигающий жар. Тело его пылало огнем, раскалявшимся все сильнее с каждым днем, сны увлекали в пугающий мир галлюцинаций, демонических видений, проносившихся в мозгу вихрем, окрашенным в тона крови и пламени. В бреду его обступали покойные родичи, отец и братья, вот только время как-то странно перемешивалось. То он уже взрослый, то маленький мальчик, зовущий мать, всегда бывшую его главной опорой. А вот его запирают в какую-то далекую темницу, откуда бесполезно взывать о помощи. Погружаясь по спирали во тьму, он устал, так невыносимо устал, что проще казалось прекратить сопротивляться, дать себя засосать. Но король не сдавался, инстинктивно устремляясь к далекому свету, призрачному и мерцающему, но обещающему указать путь домой.
Открыв глаза, Ричард поморщился, почти ослепленный ярким сиянием. Смотря через занавес ресниц, король разглядел залитое слезами женское лицо. Он удивился, почему сознание его так затуманено: лицо было знакомым, но ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать жену. Произнеся ее имя, Ричард поразился, каким слабым стал его голос. Боже святый, сколько же он болел?
— Ты очнулся! — Улыбка Беренгарии была подобна восходу солнца. Наваррка провела рукой по его лбу, потом коснулась щеки прямо над бородой. — Пресвятая Дева, жар спал! Теперь ты пойдешь на поправку.
— Конечно, пойду...
Ему хотелось спросить, кто вздумал бы сомневаться в этом, но в горле першило, и он обрадовался, что она поняла и потянулась за кубком. Вино было теплым и отдавало лекарственными растениями, но Ричарду оно показалось наивкуснейшим. Вернув кубок, он внимательно всмотрелся в ее лицо.
— Ты была тут все время, Беренгуэла? — Она кивнула, и король улыбнулся: — Так я и думал. Я ощущал твое присутствие...
Беренгария смежила веки, чувствуя себя в этот миг такой счастливой, будто на нее сошло Божье благословение.
— Ричард, нам следует сделать щедрое пожертвование Всевышнему, ведь Он смилостивился над нами. Быть может, даже основать часовню, как только возьмем Акру?
— Сомневаюсь, голубка, что Филипп согласится уступить мне всю Акру. Как у него дела? Мне не причудилось, что он тоже слег?
— Нет, его действительно свалила арнальдия. Но у него она протекала много легче, и король уже на пути к выздоровлению. Он... Нет, Ричард!
