Жонглёр - Андрей Борисович Батуханов
– Это проявление честного отношения к ратному делу. Его либо надо исполнять с полной отдачей, либо не браться вовсе. В лучшем случае засмеют…
– А в худшем?
– Разорвут.
– Эх, с каким удовольствием я посидел бы с вами за ужином, послушал бы ваши рассказы, но не время сейчас…
– И я так считаю, – оживился Максимов, перебивая старшего по званию. Но виной тому было лишь огромное желание получить положительный ответ на своё прошение к императору Николаю II. – Я уверен, что мой боевой опыт и личный пример принесут пользу дорогому нашему Отечеству в годину тяжкого испытания.
– Никто в этом и не сомневался. Государь искренне восхищён вашим мужеством и поведением.
– А-а…
– О том инциденте следует забыть. Тем более что пострадавший сам был виновен. Кутил, гулял. Водил знакомства с сомнительными женщинами, никак не подобающими его статусу. Офицер Его Величества Императорского Конвоя, а стрелял хуже крестьянина!
– Мне искренне жаль.
– Император забыл, и вы забудьте. Его Величество считает: «Он являет нам факт беззаветного служения Отечеству, которое многим следовало непременно взять на вооружение. С такими героями впереди нас ждут славные победы!» Так и сказал. Слово в слово.
– Я польщён столь высокой оценкой моих скромных способностей.
– Но всё же, Его Императорское Величество просили меня ещё раз поинтересоваться. Поэтому я так подробно вас и расспрашиваю, дорогой вы мой Евгений Максимович. Можно сказать, третирую боевого офицера. Но не из удовольствия, поверьте. – Полковник, извиняясь, поднёс ладонь к груди.
– Нисколько не сомневался.
– Официально, вы давно уже в запасе. Пятьдесят пять лет! Шутка ли! Может, внуки, покой, прудик, рыбалка?
– Рыбалка и прудик – вот это верная смерть. По крайне мере, для меня.
– Когда сталкиваюсь с такими людьми, как вы, Евгений Максимович, то поверьте, мою душу переполняет отнюдь не квасной патриотизм. Глядя на вас, я горжусь тем, что я русский!
– Родные благословили меня на ратное дело. И как я уже писал в прошении, двадцатилетняя тяжёлая борьба во время состояния в запасе не сокрушили моей энергии.
– Браво! Другого и не ожидал. Так вот оно, ваше прошение. – Полковник мгновенно открыл один из ящичков на своём столе и быстро достал бумагу с гербами и вензелями. Максимов впился в неё глазами. – Император… – повисла хорошо подготовленная театральная пауза, полковник любил и умел производить эффектное впечатление, – удовлетворил вашу просьбу.
– Благодарю покорно!
– Вам надлежит явиться в тридцать шестой Орловский пехотный полк и принять на себя командование батальоном.
Евгений Яковлевич встал со стула, вытянулся в струнку. Полковник с удивлением заметил, что хотя Максимов с виду и похож на профессора или сельского учителя, в глазах этого внешне мягкого человека светится стальная воля. К своим пятидесяти пяти годам он не утратил гибкости, силы, и не прибавил лишних килограмм.
– Есть! – светясь от счастья, отчеканил подполковник Максимов.
– Остаётся пожелать вам только удачи, всё остальное у вас уже есть.
– Благодарю! Разрешите идти?
– Идите.
По военному развернувшись, подполковник дошёл до дверей, но тут его остановил вопрос штабного офицера:
– Евгений Максимович, а что же вы будите делать с теми, кто продолжит требовать от вас продолжения злосчастной дуэли?
Максимов застыл у двери. «Да сколько же это будет мне откликаться?» – мелькнула досадливая мысль. А вслух он спокойно произнёс:
– Всем, кому потребуется удовлетворение, предложу последовать за мной на войну. Там между атаками разберёмся. Уезжая, оставлю в двери подобную записку.
– А вот это я одобряю! Храбрость надо демонстрировать в полагающееся время и в полагающемся месте! – неожиданно поддержал Максимова полковник.
– Я могу идти?
– Идите! И удачи вам!
Наконец подполковник покинул кабинет, а полковник подумал, что если он доживёт до таких лет и сохранит такую форму, то может считать себя счастливым человеком.
Дверной звонок надсадно тренькал и тренькал, разбивая неожиданной тревогой сонную паутину обжитого дома.
– Иду, не рвите душу, иду я! – зычно крикнула экономка Кусковых, рябая Глафира.
Рывком открыла дверь – на пороге стоял Александр Карлович Эбергарт.
– Николай Иванович дома? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Прошу вас, Александр Карлович! Не замёрзли? А-то погода-то какая!
– Крещение же! – освобождаясь от пальто, говорил хирург.
– В кабинете они. Думають. С прошлой ночи засели, так и не вылезают. Ничем их не проймёшь, – ворчала Глафира, принимая чёрное пальто с меховым воротником. – Вот вам тапочки. – Она аккуратно выложила перед гостем войлочные шлёпанцы. Александр Карлович с удовольствием влез в них. И пошлёпал в кабинет. У Кускова он бывал не в первый раз и с удовольствием окунулся в атмосферу чужого домашнего уюта.
– Кого я вижу! – расплылся в улыбке Николай Иванович, когда к нему в кабинет вошёл Александр Карлович. – А я тут одну мысль маракую. У меня к вам профессиональный вопрос.
– А по другому меня нельзя использовать? – вопросом на вопрос ответил Александр Карлович.
– Понял! Тогда наливочки? – воодушевился Кусков.
Восприняв молчание замешательства за согласие, он нырнул в недра правой тумбы огромного кабинетного стола. Дверцы и панели тумб и ящиков этого кабинетного монстра были украшены античными колоннами с капителями и дорическими ордерами. Так что издали он напоминал какой-то античный храм, чудом сохранившийся для потомков. Как показало время, в этом «храме» кроме Клио нередко являлся Бахус[41]. На зелёном сукне образовалась пузатая глиняная бутылка и две гранённые рюмочки. Николай Иванович налил рубиновой жидкости и протянул рюмку Александру Карловичу.
– Располагайтесь, – направил он гостя в большое уютное кресло. – Ну, за встречу! – С улыбкой он протянул ёмкость. Они звякнули рюмками. Эбергарт медленно вылил жидкость в рот и пустил тонкой струйкой по пищеводу. Загорелось! В желудке медленно раскрыл свои лепестки синий спиртовой цветок. Стало намного теплее, уютнее и радостнее.
– Как дела? – поинтересовался Кусков.
– Проистекают! – меланхолически ответил Александр Карлович. – Унылые вросшие ногти, бесконечные вывихи лодыжек и пошлые рваные раны бытовых драк. Правда, была одна занимательная прободная язва, с которой пришлось повозиться, а так одна серость.
– А вам обязательно огнестрелы и колото-резаные подавай?
– Ну зачем же вы так! Я не столь примитивен.
– Отнюдь! Мне кажется, у вас в полном объёме, батенька, развился синдром Грибоедова.
– Это что-то новенькое в медицине. Как прикажете понимать?
– Горе от ума. Слишком вы сложный человек, Александр Карлович, для повседневной рутины. Простая жизнь изо дня в день для вас чрезмерно утомительное мероприятие. Вам бы, как Мюнхгаузену, на ядре летать или из болота себя за волосы вытягивать – вот это дело!
– Не знай я вас столько лет, то вспыхнул и нагрубил бы.
– Грешен. Каюсь. Зная вас много лет, беззастенчиво пользуюсь своими знаниями и вашими слабостями в полном объёме. У меня тут к вам вопросик
