Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
— Первого августа?
— Да, великий государь.
— И ты бежал из плена в самое плохое время, не подождав наших купцов, чтобы упредить меня?
— Да, великий государь.
— Глядите, — обернулся царь к боярам, продолжавшим молчаливо сидеть на скамьях, — вот человек без всякой корысти преданный мне.
— Великий государь, — сказал Петр Овчина, — вся Киевская земля, и Волынская, и Галицкая — твоя государева извечная вотчина от равноапостольного князя Владимира… Наша мать земля Русская разорвана на куски. И нам бы быть под своим природным православным государем, а не под латинским крулем.
— Отвести поместье в Тульском уезде, триста четей, — сказал царь, обернувшись к дьякам, — и поверстать его в дворяне. А теперь иди к себе, отдыхай.
Петр Овчина снова повалился на пол. Царь милостиво протянул руку для поцелуя. И Петр целовал ее столь долго, что постельничий Дмитрий Иванович Годунов оттащил его за штаны.
Царь был весел и смеялся.
Глава тридцать шестая. АМИНЕМ БЕСА НЕ ОТБУДЕШЬ
В субботу, 26 июля 1572 года, поздним вечером, передовые всадники ногайского мурзы Теребердея подъехали к Сенькину броду. Этот скромный перелаз через реку Оку отстоял на пять верст западнее устья реки Лопасни, а от Серпухова до него насчитывали больше тридцати верст. Татары старались не шуметь. Копыта их лошадей были обвернуты мягкой рогожей. Они положили лошадей в траву, а сами укрылись за тремя бревенчатыми избами, недавно покинутыми жителями. Сотни вражеских глаз впились в противоположный берег. На московской стороне Сенькина брода над берегом едва виднелись в темноте русские укрепления.
Когда тысяча татарских всадников скопилась на берегу, а темнота сделалась еще непроглядней, первая вражеская сотня переправилась через реку. За первой сотней пошли вторая, третья… Татарские воины, действуя тихо и осторожно, разобрали крепостную ограду, сплетенную из хвороста и засыпанную землей, а под утро, когда сон самый крепкий, неожиданным ударом захватили крепость и перебили русских воинов, находившихся в засаде. Только двум русским всадникам, пробившим мечами дорогу сквозь толпы врагов, удалось ускакать. Они не только спаслись сами, но и прихватили «языка». Он оказался русским, Третьяком Сухотиным, и служил переводчиком у самого мурзы Теребердея.
В этом году город Серпухов был центром обороны. В крепости расположился воевода большого полка, князь Михаил Иванович Воротынский.
Под Серпуховом лето стояло жаркое, дождей давно не было. Земля пересохла, потрескалась. Хлеб сжали давно, и многие успели обмолотиться.
Ратники большого полка спали в легких шалашах, сплетенных из зеленых веток, многие расположились прямо на траве, под деревьями, подостлав грубошерстные армяки.
Наступило воскресенье 27 июля, день святого великомученика и целителя Пантелеймона. Утреня началась в соборной церкви в шестом часу. Воевода Воротынский любил ранние службы, когда нетронутая заботами голова свежа. Он любил сладкоголосый хор певчих, прерываемый раскатистым бархатным голосом отца Сергия. Воротынский стоял на правом крыле в полупустой церкви, слабо освещаемой лампадками, слушая монотонное чтение шестопсалмия. Чтение окончилось, служки стали зажигать свечи. В церкви стало светлее. Духовенство в праздничных ризах вышло на середину храма.
С хоров снова раздалось торжественное пение. Воротынскому запал в душу молодой, звонкий голос, рвавшийся из хора. И снова монотонный голос стал читать Евангелие. Воротынский вспомнил свое заточение в Белозерском монастыре.
— Слава тебе, показавшему нам свет, — услышал князь торжественные слова священника.
В ту же минуту кто-то притронулся к его руке.
— Боярин, — шепотом сказал стражник воеводской охраны, — ратники с Сенькина брода прискакали, «языка» тебе привезли. Татары на сем берегу…
Воротынский торопливо перекрестился и вышел из церкви.
Приближение татарских орд не было неожиданностью для воеводы. Он по нескольку раз в день выслушивал вести от дозорных, скакавших в Серпухов с разных сторожевых застав. Ни одного движения врагов старался он не выпустить из поля своего зрения.
Воротынский пересек площадь и поднялся на крыльцо большого каменного дома осадного воеводы97. В этом доме он занимал просторную угловую комнату. Князь был здоров и бодр, несмотря на свои преклонные годы. Жил он просто и доступно. Воротынский вошел в горницу и приказал звать ратников. Они предстали перед князем израненные, в окровавленных повязках. С ними был их пленник Третьяк Сухотин со связанными руками. Ратники увидели сидевшего на лавке сурового старика в красном кафтане, с белой окладистой бородой и седыми кудрями.
— Желаем тебе здоровья, воевода, — сказали они, поклонившись.
Поклонился и Третьяк Сухотин.
— Здравствуйте и вы, — сказал воевода. — Где татары?
— Сенькин перелаз в их руках, — сказал воин постарше. — Ночью напали и всю заставу — в капусту. Мы вдвоем с Николкой еле ушли. Да вот этого прихватили. Русский, Третьяком себя назвал, можно сказать, сам в руки дался.
— Спасибо, воины. Отдохните с дороги, горячего варева похлебайте. А я с ним поговорю. — Воевода кивнул на пленника. — Постой-ка, развяжи ему руки.
Ратники ушли. Некоторое время прошло в молчании. Пленник не поднимал глаз.
— Почему ты с ногайцами? — спросил воевода.
— В прошлом годе под Москвой взяли, — поглаживая затекшие под веревками руки, ответил Третьяк. — Весной купцы многих в туретчину увезли наших-то. А я толмачить взялся, хотел в свою землю вернуться. Убегти надея была. А воевать против своих, русских, и в мыслях не было.
Он поднял глаза и спокойно встретил суровый взгляд воеводы.
— Ну, верю, — вздохнув, сказал Воротынский, — не мог ты против русских воевать… А скажи, кто хозяин твой?
— Ногайский мурза Теребердей. Его люди брод захватили… Наши в том сами виноваты — плохо в дозоре стояли. Ногайцы их сонных… Ох, как я ловчился им весть подать, да не смог… И колоды с частоколом98 наши развели и так бросили.
Воротынский вспомнил, что вчера вечером две сотни тульских городовых казаков прошли Сенькиным бродом. В полночь они были в Серпухове. Для того и колоды развели, да забыли на место поставить. Воевода выругался про себя.
— Сколько ногайцев с мурзой? — спросил он, помолчав.
— Двадцать тысяч.
— Сколько всех воинов у хана?
— Много. Сто двадцать тысяч, а может быть, больше.
— Что еще хочешь сказать?
— Хан, как и в прошлом году, не станет завязывать боя у Оки, а хочет прорваться к Москве. Слышно, он всю Русскую землю поделил между своими мурзами. А царя и великого князя Ивана Васильевича хвалился на веревке к себе в Крым привести.
