Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
— Подмога, — усмехнувшись, сказал седобородый. — Вся наша деревня тута. Только малые, старики да бабы дома остались. Думали, крымчаки. Так и живем, на пашню оружные выходим.
— Прохор Архипыч! — вдруг крикнула Анфиса, приглядевшись к седобородому. — Серебров, не узнал?
Бывший федоровский приказчик Серебров сощурил глаза.
— И впрямь Степана Гурьева женка! Откуда ты, милая?
Анфиса принялась торопливо рассказывать про свои скитания.
— Это Федор, мой брат, а это Петро, вместе из Крыма бежали… Про мужика моего не слыхал ли, Прохор Архипыч?
Анфиса вспомнила памятный день в деревне Федоровке и всхлипнула.
— Не слыхал, милая, — сожалел Серебров. — Оставайся с нами. Здесь федоровских много.
— Нет, я мужа буду искать.
— Святое дело, бабонька. А мы здеся живем вольготно. Земля жирная, родит вдвое противу нашей. А татары? Нынче не отгадаешь, где раньше голову срубят, — Серебров бросил взгляд на приставов, — здеся, близ татар, или близ царя-батюшки.
— Тяжелая ваша жизнь, — сказал старший пристав, — и во сне должны ордынцев помнить. А забудешь — либо жизнь отдашь, либо в полон угонят… Как, православные, можно нам дальше ехать?
— Езжайте. Мы что! Мы думали — крымчаки, а ежели свои, русские… Вертай, ребята, на страду!
Завернув коней, мужики поскакали к желтевшей полосе спелой пшеницы.
— Вишь как! — сказал молчавший Петр. — Глазом моргнуть не успели, а воны на конях и вооружены… И бабы с ними, а у баб топоры в руках… Ежели вместе с мужиком баба на новое место сядет — значит, на века. Напрасно в Запорожье казаки от баб хоронятся, — добавил он раздумчиво.
— В тутошних местах переселенцев много, — отозвался старший пристав. — Мы города строим для ихней защиты, а они все вперед и вперед. И жгут, и убивают крымчаки, а их все больше и больше. Будто сила неодолимая гонит. И землепашцы, и умельцы всякие…
Петр подумал, что у казаков в Запорожской Сечи иная жизнь. Для них воеводы города не построят, и защиты им ни от кого нет. Другие думки у польских и литовских панов. Он подумал еще, что вскоре переселенцам предстоит новое испытание. Через эти места скорым временем пойдут полчища крымского хана.
Днем, когда солнце стало почти над головой, путники, трясясь рысцой по Муравскому шляху, въехали в засечную лесную полосу. Проехали лесом шесть верст. В лесу было прохладно, в кустарниках на опушках щебетали птицы, журчали звонкие ручейки. Покой и тишина царили вокруг. Однако выехать им из леса не удалось — дорогу преградили огромные, поваленные друг на друга деревья. Они наполовину держались корнями в земле, и оттащить их в сторону было невозможно. Гряда из поваленных деревьев тянулась версты на три.
Петр Овчина живо представил себе положение крымских ордынцев, неожиданно напоровшихся на грозную засеку96, сидящим в засаде воинам легко уничтожить неприятельских всадников!
Не зная, что делать дальше, путники сбились в кучу. Отыскать укрытую в лесу дорогу не так-то просто.
— Эй, что за люди? — крикнул дозорный, как из-под земли появившись между стволами.
Старший пристав показал подорожную грамоту.
— Езжайте за мной, — позвал ратник и, подстегнув плеткой свою лошаденку, углубился в лес.
— Вишь, какой порядок! — с гордостью произнес пристав. — Ноне и мышь к Москве не проскочит… А все боярин и воевода Михайло Иванович Воротынский, его труды. В прошлом бы годе так, тогда бы крымчаки к Москве не прорвались.
Петр Овчина удивлялся: он думал, что казаки живут только в Запорожье. Он сравнивал дикую, необжитую степь татарской стороны Днепра с местами, по которым ехал. По рекам здесь возникали небольшие поселения. Где берег был выше, там люди ставились избами. Жители могли прятаться под защиту крепостных стен при появлении врагов. В городках и посадах развивались торговля и ремесла. Особенно поразили Петра казаки, разъезжавшие по степи днем и ночью.
В городе Туле стояла каменная крепость, построенная еще при великом князе Василии Ивановиче. Петр Овчина узнал, что здесь существует засечная служба, засечные дозорщики и что слово «сечь» бытует давно в здешних местах.
Крепости внутренней линии укреплений Московского государства располагались по течению реки Оки.
Крымские беглецы проехали на гребном пароме Оку и стали подниматься к Серпухову, блестевшему разноцветными маковками церквей. Серпухов — главный русский кулак, выставленный против татарского хана.
На полпути они услышали лошадиный топот, увидели пыль, поднявшуюся облаком над дорогой. Мимо промчался на рысях вооруженный отряд. Анфиса равнодушным взглядом окинула ратников. И вдруг она схватила за руку ехавшего с ней бок о бок брата Федора.
— Ты что?
— Я видела Степана, — сказала Анфиса и побледнела.
— Ошиблась, не может быть!
— Нет, это он. Я и глазами видела, и сердцем почуяла… Поедем за ними, Феденька. — И Анфиса стала поворачивать коня.
Но приставы запротивились.
— Мы получили приказ от воеводы, — сказали они. — Тебя надо доставить в Москву, и мы не позволим скакать за ратниками.
— Приказные с нас в Москве шкуру с живых снимут, ежели что, — сказал старший пристав. — Уж ты не серчай, лапушка.
Анфиса заплакала и покорилась. Но она твердо решила вернуться в Серпухов и найти своего мужа. Всю дорогу она думала, как увидит Степана, как обнимет, заплачет и расскажет, сколько мучений без него вытерпела.
Последний раз путники меняли лошадей в ямском дворе на Лопасне, и суток не прошло, как они въехали в Фроловские ворота Московского Кремля.
Неожиданно для всех царь принял Петра Овчину на следующий день. Он недавно отпраздновал свадьбу с Анной Колтовской и торопился в Новгород. Петра поразил величественный облик царя, великолепие его приемной палаты. Безмолвные ряды бояр и ближних вельмож в богатых одеждах, сидевших по лавкам. Длиннобородый боярин с белым лицом заблаговременно научил Петра Овчину, как вести себя перед царем.
Войдя в палату, Петр гулко упал на колени, на четвереньках подполз к царскому престолу и ударил челом в землю.
— Встань, — сказал царь.
Петр Овчина поднял голову, но продолжал стоять на коленях.
Иван Васильевич, опираясь руками на ручки резного кресла, долго рассматривал беглеца.
— Что ты хотел сказать? Говори, мы разрешаем тебе.
Петр кратко и толково рассказал царю все, что он слышал в доме мурзы Сулеша.
— День подхода к Москве назвал сам Дивей-мурза? — спросил царь.
— Да, великий государь.
— Первого августа?
— Да, великий государь.
