Три побега из Коринфа - Витольд Маковецкий
Килон посмотрел на него с удивлением.
— За тем столом? О них, скорее, я у тебя должен спросить. Ведь это же ионийцы, твои соотечественники из Малой Азии. Напротив нас, вон тот, самый пожилой, это Горгий, брат Фалеса, милетец, как и его брат, учёный, философ и астроном. Его глаза бледны от того, на что он все еще продолжает смотреть на звезды. Он чудаковат, но великий ученый, изучает почти все науки, а Солон сказал о Фалесе, что никогда не знал человека мудрее, чем он. Это сказал сам Солон, ты хоть понимаешь это, мальчик. И тот, кто с ним разговаривает, Гиппонакс Эфесский, поэт, певец и сатирик. Он еще молод, но уже известен тем, что уже тронул своими стихами многих людей, и мне они тоже нравятся. Говорят, что он привез с собой целые свитки своих сочинений и стихов своей подруги, поэтесса Сапфо. Он прочитает их на симпозиуме. Обязательно послушай, они того стоят. Двух других я не знаю, но они тоже явно не простые люди, потому что у них глаза людей, видящих богов. Глубокие и мудрые глаза. Таких ты не увидишь здесь, среди коринфских купцов.
Полиникос кивнул, но через мгновение сказал: — Может и так, но они на всех смотрят как-то снисходительно, как будто смотрят на варваров или на детей.
— Возможно, так оно и есть. О чем с ними может говорить такой мудрец, как Горгий? Самый лучший человек среди местных, это какой-нибудь спартанец, который даже читать не умеет или кто-то вроде местного торговца скотом. О, великие Боги! Я тоже думаю, что они правы, и пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут с ними сравниться.
К этому времени вокруг воцарила суета. Слуги стали приносить еду. Праздник начался.
Теплый запах мяса, прогорклого жира и острых специй, смешался с ароматом роз и пронзительным запахом дорогих сирийских духов, которыми были надушены богатейшие коринфские вельможи.
Воздух был тяжелым и душным. Щеки у всех покраснели. Полиникос с интересом наблюдал, как капли пота образовывались на массивном черепе Хореона. Вельможный торговец ел жадно, причмокивая толстыми губами. Его быстро обслуживали и ловко подавали его любимые блюда, соусы и приправы два молодых раба, еще мальчика; у них были красивые детские лица, и они были похожи на маленьких богов. Хореон был большим гурманом, и поэтому на каждый пир приводил своих рабов, знавших его вкусы и которые заботились о том, чтобы их хозяин был полностью удовлетворен.
Полиникос обратил внимание на невинную красоту этих молодых рабов. У одного из них было смуглое лицо и темные волнистые волосы, словно обсыпанные золотом; он немного напомнил ему Диосса. Лишь в черных, больших глазах кроме печали, у маленького раба можно было увидеть еще и собачий страх который с пристрастием ловил малейшего признака гнева на лице хозяина. Это было не очень приятное зрелище и Полиникос с отвращением отвернулся.
Первая часть праздника уже заканчивалась. Постепенно темнело. Они уже приступили к шестому или седьмому кругу приема пищи с отборным мясом, и слуги уже зажгли лампы, висевшие над столами. В ближайшее время должен был начаться симпозиум, вторая часть застолья, долгие часы со сладостями, вином и нежной выпечкой, долгие часы приятных песен, рассказов и танцев, которые так любили греки. Симпозиум - само это слово вселяло радость.
— Симпозиум! Симпозиум! - начали скандировать гости. Глаза людей загорелись. Произошло некоторое замешательство. Сердца пирующих обрадовались, когда наступило время послышать стихи и музыку, и увидеть, как разливают вино, которое слуги уже вносили в кувшинах и кратерах. Где-то в сторонке зазвучали дрожащие струны лиры и арфы под нетерпеливой рукой музыкантов. Гиппонакс взял в руку свиток и начал его просматривать. Через минуту, после объявления симпозиума, он должен был начать читать свои стихи.
Перед вельможными гостями, сидящими на тронах, поставили маленький резной золотой лидийский кратер. В нем не было вина, а только жетоны с именами пирующих, и один из них, выбранный по жребию, должен был стать симпозиархом - председательствовавшим на пиру.
Это был торжественный, праздничный момент. Только после этого и после жертвоприношений принесенных богам, можно было начинать пить божественный напиток Диониса. Однако гости и сейчас тайно выпивали, поскольку в зале. было очень жарко, а вино, которое приносили прямо из подвалов, было сладким и холодным. Слуг не хватало, чтобы во время убирать остатки и расставлять. кувшины и кубки с вином.
В суматохе один из прелестных сирийских мальчиков, раб Хореона споткнулся и разлил содержимое чаши, которую держал в руках, на мантию-хламиду своего хозяина.
И тут произошло нечто ужасное.
Бедный раб побледнел как холст, отступил на полшага, весь дрожа и бормоча какие-то неразборчивые слова. Эти слова Полиникос не разобрал, но увидел, как лицо Хореона вдруг покраснело от ярости и он, взревев, схватил кубок и яростно ударила им по голове ребенка.
Послышался короткий вскрик, глухой удар треснувшего черепа о резьбу кубка и наступила тишина.
Гости вскочили со своих мест. Гнусный поступок известного купца ошеломил всех. Но никто не осмелился произнести, ни слова. Хореон немного оправился и сказал: — Простите меня, друзья мои, извините меня за неуклюжесть моего идиота-раба, за то, что он расстроил вас. — Потом, оттолкнув убитого ногой, обратился к прибежавшим слугам: — Уберите его, и дайте мне новый плащ.
Затем он тяжело сел на свой трон.
Гости последовали его примеру. Они медленно вернулись на свои места.
Призывы к симпозиуму начались снова. Один только Гиппонакс скрутил и убрал свиток со своими стихами.
— Я не привык читать стихи на бойнях, — сказал он презрительно.
Полиникос сидел как вкопанный. Он так побледнел, что, казалось, потерял сознание, капли пота выступили у него на лбу, руки дрожали, как в лихорадке. Он смотрел, как Хореон счищал грязь рукой, не отрывая глаз от мантии, как слуги уносили маленького сирийца с безвольно поникшей красивой головкой и распущенными волосами, как кто-то вытирал кровавые пятна с напольных плиток.
И вдруг он почувствовал, что все в нем забурлило, что в нем поднимается какая-то слепая волна, непримиримая волна ненависти, которая хватает его за горло и начинает душить, притупляя сознание и поднимая его с места. Полиникос, ничего не видя перед собой, ничего не слыша, и не желая ни о чем думать, спокойным медленным шагом подошел к столу, за которым сидел Хореон, взял тот же кубок и швырнул его прямо в большое, потное, ненавистное лицо.
