Юрий Дольд-Михайлик - И один в поле воин
Бертгольд оглянулся, хотя отлично знал, что в ресторане нет никого посторонних. Снизив голос до шёпота, он пояснил:
— Это такая штука, при которой одна батарея, находясь в лесах Баварии, спокойно и методично может разрушать Лондон.
Прочитав на лице Генриха искреннее удивление, Бертгольд рассмеялся.
— Да, да, мой милый! Летающие снаряды! Люди сидят под Берлином и по радио управляют ими. С помощью этих снарядов мы заставим капитулировать всех наших врагов… То, о чём я тебе сейчас сказал, понятно, тайна — её не должны знать даже самые близкие твои друзья.
— У меня их почти нет, майн фатер!
Генерал погрозил вилкой.
— А молодая француженка в Сен-Реми? Думаешь, не знаю?
— Она интересовалась цветами, а не оружием. Как и всякая молодая девушка… К тому же она погибла несколько дней назад.
— Погибла? Как?
— Сбила машина…
Если б Бертгольд в этот момент не склонился над тарелкой, он бы заметил, как побледнел его будущий зять, увидав на лице своего названного отца многозначительную улыбку.
— Ну что ж, выпьем за упокой её души! — Бертгольд залпом выпил вино.
Генрих прикоснулся к своему бокалу.
— Вы до сих пор только расспрашивали меня, майн фатер, — и ничего не объяснили. Почему вы так неожиданно оказались во Франции?
— Новая обстановка требует и новых форм работы. А у нас олухов в СС хоть отбавляй. Нянчатся с этими маки, месяцами держат заложников, а их надо пачками расстреливать и вешать на глазах у населения. Вот и приходится самому ездить, вправлять мозги. Заеду в Париж, а оттуда прямо домой. Буду ждать от тебя нового адреса. В Северной Италии у меня есть друзья, с которыми я хотел бы тебя познакомить. Погоди, где, ты говоришь, будет стоять твоя дивизия?
— В Кастель ла Фонте…
— Кастель ла Фонте?.. Именно там у меня есть хороший знакомый и очень влиятельный человек. Если граф Рамони сейчас не в Риме, а у себя в замке, — ты сможешь с ним познакомиться. Я сейчас напишу ему несколько слов.
Бертгольд вынул блокнот и написал записку.
— С Рамони познакомься обязательно. Тебе покажется, что он находится вне партии и политики, а на самом деле граф один из руководителей движения чернорубашечников. Мы его очень ценим.
За десертом Бертгольд вновь вернулся к разговору о событиях на фронте. Он ещё раз подчеркнул, что возлагает большие надежды на новое оружие, но советовал Генриху быть готовым ко всему и соответственно обстановке строить планы на будущее. На прощанье Бертгольд напомнил:
— Учти, Генрих, что бы ни случилось, мы с тобой должны встретить будущее как люди предусмотрительные и рассудительные. Сократи расходы, береги каждый доллар. Возможно, вам всем придётся переехать в Швейцарию, тогда наши сбережения очень пригодятся.
«Ещё одна крыса, собирающаяся бежать с корабля», — отметил про себя Генрих.
Прощаясь, будущий зять и тесть обнялись, расцеловались. Бертгольд, как всегда, в последнюю минуту расчувствовался:
— Береги себя и не только от партизанских пуль, но и от итальянок. Они, говорят, хороши. О француженке, будь уверен, я Лоре не скажу ни слова. Все мы грешные! Греши, но знай меру, ведь тебя ждёт молодая жена.
Бертгольд с охраной уехал первый. Генриху пришлось подождать, пока позавтракает Курт. И снова машина понеслась на юг.
Перед новыми заданиями
В городок Кастель ла Фонте Генрих прибыл под вечер. Солнце уже скрылось за горами — лишь на снежной вершине Гранд-Парадиссо задержались его золотисто-розовые лучи. Ниже гору окутывало плотное кольцо туч. Казалось, они рассекали её пополам, и вершина, подобно венцу, который поддерживают невидимые руки, свободно плавала в воздухе.
Гранд-Парадиссо словно замыкала кольцо гор, со всех сторон окруживших большую буйно зелёную долину, разделённую на две равные части лентой неширокой, но бурной горной речки… Лишь вблизи городка река смиряла бег и, чем дальше, тем тише несла свои чистые, прозрачные как хрусталь воды.
Стояла та предвечерняя тишина, когда даже лёгонький ветерок не коснётся деревьев, словно боясь нарушить тот удивительный, царящий в природе покой, который, бывает только в конце лета по вечерам, после жаркого и ещё длинного августовского дня.
И как диссонанс, как напоминание о войне — о том, что бомбы и снаряды убивают людей, разрушают города и села, как нечто чужеродное и поэтому особенно бросающееся в глаза, дорогу у самого въезда в городок перекрывал длинный шлагбаум. Расписанный белыми и чёрными полосами, он казался траурным знаком по тишине в мире.
А рядом, как отвратительный прыщ на теле природы, расположился бетонированный бункер. Метрах в пятидесяти — второй, за ним — третий, четвёртый, пятый… Живописный городок, который ещё так недавно привлекал своей прелестью тысячи людей, приезжавших сюда отдохнуть и подышать прозрачным, пьянящим воздухом, усилиями тоже людей, но других, превратился в своеобразную крепость, так не гармонирующую со всем окружающим.
По улицам городка слонялись озабоченные солдаты, вооружённые, в наглухо застёгнутых мундирах, вспотевшие, пыльные. Иногда встречались и чернорубашечники. Казалось, в городке не осталось ни одного штатского человека.
Штаб дивизии разместился на центральной улице, в помещении бывшей гостиницы. Разыскав кабинет Лютца, Генрих постучал.
— Войдите, — донёсся до него из-за закрытой двери хорошо знакомый и сейчас немного сердитый голос.
— Герр гауптман, разрешите обратиться? — шутя откозырял Генрих.
— Наконец-то! — вскочил с места Лютц. — Как я соскучился по тебе, неутомимый путешественник!
После длительного пожатия рук, взаимных приветствий, вопросов о здоровье, обычных после разлуки, офицеры коротко рассказали друг другу, что произошло с каждым из них за это время. Ни один из них не произносил имени Моники, словно боясь коснуться этой темы. Наконец Генрих не выдержал.
— Ты ничего больше мне не скажешь, кроме того, что написал? — тихо спросил он Лютца.
— Все мои попытки узнать, кому принадлежала сбившая её машина, оказались тщетными. Миллер провёл расследование, но оно, по его словам, не дало никаких результатов… На похоронах я был вместе с Кубисом. Мне до боли стало обидно, когда он положил на могилу венок от тебя. Хоронили её перед заходом солнца, и мне на какую-то долю секунды показалось, что руки Кубиса красны от крови.
Генрих поднялся, подошёл к окну и долго смотрел на снежную вершину Гранд-Парадиссо. Лютц не решался нарушить молчание.
— Герр Гольдринг? — послышался голос генерала.
