Андрей Волос - Возвращение в Панджруд
Конюх плакал от обиды, размазывая по щекам грязные слезы. “Перестань, — сказал Назр. — Лучше скажи, что ты чувствуешь? Я имею в виду — когда пытаешься войти?” Тот горестно пожал плечами. “Не знаю... как будто выталкивает что-то”. — “Выталкивает? — задумчиво переспросил эмир. — А кто была твоя мать?” Но про мать этот костлявый ничего не знал, его воспитали чужие люди.
“Ладно, иди, — сказал Назр. — Да не горюй, я награжу тебя”.
Не смог войти.
Как это понять? Нельзя понять. Невозможно. “Как будто что-то выталкивает”, — сказал этот несчастный. Выталкивает какая-то сила. Колеса судьбы тоже крутятся не без помощи каких-то сил. Каких именно?
Может быть, это одни и те же силы — силы судьбы и те силы, что не пускают тощего конюха в проем узкой двери?..
Да, это непонятно ровно в той же степени, в какой непонятна судьба. Как понять судьбу? Одного проткнут копьем, а он выживет, поправится и опять воюет... а другой уколется иглой, зашивая рубаху, — и умирает.
Впрочем, что толку размышлять о вещах, которые не могут уместиться в человеческой голове? Предопределенность несомненна. Будет то, что должно быть. Солнце взошло сегодня, взойдет и завтра. Голод утолен, однако возникнет снова. Ты осыпал раба милостями — теперь смотри, чтобы он не воткнул тебе нож в спину... Знать это — означает ли знать будущее? Означает ли знать судьбу?.. Пожалуй что нет. Будущее известно только Богу. Бог знает о нем все. Ангелы — меньше. Духи — еще меньше. Люди — почти ничего. Но не стоит бояться. Неведение не имеет значения. Потому что когда известен закон неизвестности, сама неизвестность отступает на второй план: если все предопределено, что страшного в том, что ты не знаешь кое-каких мелочей этой предопределенности?
Однако трудно остаться философом, коли тебе приносят такие вести!
Назр ходил из угла в конец комнаты. Шейзар стоял у дверей.
— А как ты выбрался? — спросил эмир, яростно останавливаясь.
Шейзар пожал плечами.
— Да выбрался вот... Крышу разобрал.
— Крышу разобрал?! — восхитился Назр, скалясь. — И что, никто не видел?
— Не знаю. Я старался украдкой... через задний двор ушел. Там только оруженосцы толклись.
— Оруженосцы?
— Ну да, — кивнул Шейзар. — Все военачальники с оруженосцами пришли. Им в саду накрыли...
Опустив голову, Назр снова прошагал из угла в угол.
— Значит, сейчас они поедят, — негромко проговорил он, как будто снова вдумываясь в то, что еще казалось ему невероятным. — Выпьют по три пиалы вина... Затем поднимутся... Нападут на дворец. Убьют меня... Убьют тебя, — Назр ободряюще покивал визирю. — Убьют моего сына Нуха... Убьют всякого, кого найдут!
Он остановился и закончил, разводя руками:
— Цель этого сборища — наша погибель. Вот мерзавец!.. Но зачем он у меня золотую утварь просил? — Назр возмущенно посмотрел на Балами.
Балами пожал плечами.
— Думаю, хочет раздать гостям, — вздохнул он. — В качестве залога будущих милостей.
Назр похрустел пальцами.
— И что же делать?
— Надо вызвать его сюда, — сказал Балами.
— Кого?
— Фарида-мукомола.
“Мукомолом” Большого сипах-салара прозвали в молодости: он врывался во вражеские порядки, как пущенный с горы мельничный жернов.
Назр фыркнул.
— Вызвать сюда! Что ты говоришь! Зачем Фарид-мукомол пойдет ко мне, если он собрал военачальников для присяги? Если бы он был такой дурак, в жизни ему не видать своего чина! Он человек непростой. Даже пошутить умеет.
Эмир усмехнулся.
Он имел в виду тот давний случай, когда направил к Фариду-мукомолу одного упрямого пленного, чтоб тот напугал его как следует: может быть, после этого расскажет о тайных планах своего предводителя. Выслушав разъяснения посыльного, Фарид-мукомол велел привести несчастного, выхватил меч и, не говоря худого слова, единым махом снял с него голову. “Фарид! — воскликнул ошеломленный посыльный. — Что ты сделал? Эмир велел напугать, а не убивать!” Фарид-мукомол вытер клинок о рукав, сунул в ножны и сказал хмуро: “Не знаю, о чем там себе эмир думает. Я не умею пугать иначе”.
— Я и не говорю, что он дурак, — возразил Балами. — Я всего лишь хочу сказать, что он жаден. Ведь это правда?
— Это да, — согласился эмир. — Это правда... Алчность его не знает границ. Жаден — как зыбучий песок: все к себе утянет.
— Вот и пошли к нему человека сказать, что ты не все ему дал. По ошибке. Что у тебя есть еще десять больших пиршественных блюд. Украшенных драгоценными камнями. Дескать, они случайно оказались у тебя в покоях, а не в казнохранилище. Ты забыл. А теперь вспомнил. Дескать, что ж он сидит за своим столом как нищий.
— Да, да...
— И потом!.. — Балами поднял палец. Шейзар знал этот жест: визирю пришла новая мысль. — Ведь его гости, скорее всего, в курсе, что он просил тебя помочь утварью. Ты просто забыл — а они могут подумать, что эмир Назр пожадничал. Поэтому пусть непременно приходит и берет. Чтобы у гостей не создалось о тебе превратного впечатления.
— Да: вроде я за свою репутацию волнуюсь.
— Вот именно. Чтобы у него не было повода отказаться. Ведь речь не о его удобстве, а о твоей щедрости.
— Десять блюд...
— Даже лучше — двадцать.
— Двадцать так двадцать. Я и тридцать могу посулить, мне не жалко... Как думаешь, солдат?
Шейзар вытянулся.
— Не знаю... приказывайте. Пойти сказать про двадцать блюд?
— Нет, нет. Ты мне будешь нужен. Понимаешь? Приготовься.
— Но ты не сможешь прийти к ним просто так, — сказал Балами, кусая губы.
— Что еще?
— Они уже решились на бунт. Они уже преступили. Если ты придешь сломать их планы, и при этом в итоге каждому будет грозить наказание, они просто убьют тебя. Разрешив тем самым все противоречия.
— Не посмеют!
— Им будет некуда деваться. Чтобы выправить в нужную сторону, надо предоставить им хоть какую-нибудь лазейку... понимаешь?
— Хорошо. Я скажу, что всем все прощаю. Что сипах-салар наказан по заслугам, а никого больше не виню. А?
— Не знаю... в твоем прощении им придется еще убедиться... ведь ты останешься эмиром. А ну как передумаешь? Ведь они знают: все, что жжет, можно смягчить или потушить, лишь пламя ненависти не утишить ничем, и пылает оно вечно.
— Ну, начинается, — Назр досадливо отмахнулся и вдруг просиял. — Погоди-ка! Я ведь могу просто-напросто отречься. Я больше не буду эмиром. Посажу вместо себя Нуха! На время, разумеется.
— На время? — повторил Балами, напряженно кусая губы.
— Это их успокоит. Я — отошел от дел. Я — никому не угрожаю. Теперь вместо меня мой сын Нух. У него новая, совершенно свежая, ничем еще не запятнанная память. Все грехи прощены. Все забыто. Начинайте служить заново! Старайтесь! — и он осыплет вас милостями... Разве плохо? Ты моего мальца знаешь. Из него хоть какие лепешки лепи. Послушает отца, все сделает как скажу... как тебе?
