Путь инквизитора. Том 1. Том 2 - Борис Вячеславович Конофальский
— Я вижу, вы тут с Сычом взялись вшей разводить, — зло сказал Волков Ежу. — Велел же мыть вам его хоть иногда.
— Так вроде давали ему мыться, — оправдывался Еж. — Одежу ему стирать давали.
Волков поморщился: еще и вонь хуже, чем из солдатских нужников. Нехороший то знак.
— Недоумки, хворь хотите развести мне в моей деревне.
— Да мы…
— Молчи! — прервал его Волков, сам наклонился к бриганту: грязь, одежда от грязи истлела, сам разбойник — кожа да кости, совсем исхудал. — Эй, слышишь меня?
— Слышу, — глухо отвечал бригант.
— Значит, человек тот, что тебя нанял, был сед и голос у него как у ворона?
— Я уж и позабыл про него, — произнес разбойник хрипло и не поднимая головы. — Не помню, каков он был.
— Нет уж, ты не забывай, завтра поведу тебя в место одно, поглядишь на человека, послушаешь его и вспомнишь, скажешь, он это или нет.
— Как скажете, господин. — Разбойник снова зазвенел цепью.
— Еж! — окликнул кавалер.
— Да, господин, — отозвался тот.
— Помой его сейчас, покорми как следует и завтра на рассвете покорми. Завтра со мной пойдешь, будешь его сторожить. — Волков обернулся к дверям. — Максимилиан!
— Я здесь, генерал! — Прапорщик подпирал стену у входа.
— Вечер уже, но вы возьмите кого-нибудь да поезжайте по корпоралам, пусть найдут охотников человек пятьдесят, скажите, что дело пустяковое, без войны все будет, считай, прогулка, и чтобы мушкетеров из них человек двадцать. Скажите, что по пол талера всякому, кто пойдет со мной.
— Хорошо, генерал, сейчас займусь.
— И чтобы завтра к рассвету были тут.
— Хорошо, генерал.
Ночь уже на дворе, сейчас бы не в седло залезать, а в перины. Максимилиану, конечно, не хотелось никуда ехать, будить кого-то, говорить с кем-то, но раз сеньор велел, что уж поделать, и в ночь пойдешь, и в дождь. Такое оно, дело солдатское.
Выйдя из конюшни и проходя у входа в старый дом, где теперь проживали молодые господа, а заодно и отец Семион, кавалер как раз с ним и встретился. Тот стоял на пороге дома, с лампой, в простой сутане, видно, вышел посмотреть, что тут на дворе за люди собрались на ночь глядя.
— А, это вы, святой отец, — окликнул его Волков.
Когда никого вокруг не было, кавалер по старой памяти говорил попу «ты», но когда кто-то был, чтобы сана не унижать, обращался вежливо, а на богослужении и перстень монаха поцеловать не брезговал. Вот и сейчас, когда народа было предостаточно, Волков ему еще и поклонился коротко.
— Доброй вам ночи, господин Эшбахт, — отвечал отец Семион так же вежливо, осеняя господина святым знамением. — Вы все хлопочете. Это правильно… Истинный хозяин в пределах своих покоя не знает ни днем, ни ночью.
— Верно-верно. — Волков даже засмеялся, он точно покоя не знал в своих пределах и, вместо того чтобы спать ложиться, бродил по округе, ожидая, пока жена уляжется. — Так и есть, покоя мне нет даже в доме моем.
Волков был доволен участием святого отца в переговорах с горцами, деятельность его поначалу была вялой, он словно боялся чего-то или просто вникал в происходящее, больше сидел да слушал с видом настороженным, но по ходу действия его участие становилось все более заметным и полезным, а к концу так он и сам брал слово, и речи его были и вполне хороши, носили смысл сугубо примирительный и горских депутатов совсем не злили. Что ни говори, а этот монах был вовсе не глуп, хотя и имел множество недостатков для своего сана.
Кавалер остановился и подумал, что и завтра отец Семион может ему пригодиться. В любом случае присутствие священника среди людей генерала придавало делу официальный вид.
— Завтра думаю я соседа нашего посетить… — начал Волков.
— Что ж, сие предприятие нужное, даже богоугодное, надобно поддерживать хорошие отношения со всеми господами, что живут поблизости.
— Да уж, надо-надо… — задумчиво продолжал генерал. И закончил свою речь неожиданно для священника: — Прошу вас завтра со мной ехать, дело предстоит непростое. Едем не пировать.
— Непростое? — В голосе отца Семиона прозвучало разочарование и сожаление о том, что в этот недобрый час черт дернул его выйти на крыльцо дома.
— Да, непростое, будьте добры быть до рассвета готовы, — сказал кавалер и, не дожидаясь согласия, пошел к коню.
— У меня крестины на завтра планировались, да еще и служба… утренняя. Может, брат Ипполит с вами поедет? — робко предлагал монах, уже не видя в темноте Волкова.
— Нет, — отрезал тот из темноты, — молод Ипполит, вы мне надобны.
⠀⠀
А утром кавалер был уже при доспехе и, когда вышел на двор, спросил у Максимилиана:
— Люди готовы?
— Двадцать шесть человек лишь пошло.
— Двадцать шесть? И все?
— Больше никто не захотел идти, — отвечал прапорщик. — Двадцать шесть человек — и этих просить пришлось. Зажирел народ, ваши пол талера им ни к чему после того, как они добычу за две кампании разделили. Теперь их долго не поднять будет.
Волков вздохнул, Максимилиан прав: теперь у людей деньги есть, поля им нарезаны, кто кирпич с черепицей еще жжет, домишки появились, а в них, как водится, бабы завелись, дети, зачем им походы. «Ладно, двадцать шесть человек при восьми мушкетах, да гвардейцев шестнадцать при сержанте, да господ из выезда четверо вместе с прапорщиком — и так немало». Он огляделся.
— Еж, а где наш коннетабль?
— Господин Ламме сказал, что у него и тут дел по горло, велел, чтобы с вами я ехал, — невесело отвечал помощник господина Ламме, сам подыскивая, куда и как к седлу прикрепить цепь, которой был скован разбойник.
«Мерзавец, никаких дел у него нет, просто не захотел ехать господин коннетабль».
В общем, ждать было больше нечего. Дорога непростая, честно говоря, за солдатским полем дороги уже как таковой и не имелось, а до домика отшельника так и вовсе шло бездорожье, так что нужно было выдвигаться.
У лачуги несчастного растерзанного монаха Волков остановился, спешился, огляделся. С усмешкой заметил, что Еж уже идет пешком, а бригант едет на его коне.
— Так я побоялся, он сдохнет, не дойдя до места, — сообщил Еж, заметив усмешку господина. — Уж больно ослаб.
— Смотри, чтобы не сбежал.
— Да куда ему, он и в седле-то сидит еле-еле.
Волков пошел к домику монаха-отшельника. Дверь висит, а в доме ничего, клетка была железная, так и ее утащили — железо денег стоит. Кладбище за лачугой заросло, трава выше
