Путь инквизитора. Том 1. Том 2 - Борис Вячеславович Конофальский
— Эшбахт, нет нужды для войны. Я открываю ворота.
Волков, все еще прикрывая собой бриганта, поднял голову, он ничего не мог толком разглядеть, так как смотрел вверх, почти на солнце, но он и так знал, что там наверху, на башне, стоял сам Адольф Фридрих Балль, барон фон Дениц.
⠀⠀
⠀⠀
Глава 41
⠀⠀
На всякий случай Волков велел Ежу увести бриганта подальше, а сам стал ждать. И слушать. На башне говорили, вернее, спорили, едва не переходя на крик, но через шлем и подшлемник слов кавалер разобрать не мог. Барон разошелся во мнении со стариком — вот и все, что понял из этого жаркого разговора Волков.
Потом все стихло. Волков уже начал думать, что придется все-таки брать замок штурмом, как наконец грохнул засов, и старые створки поползли в стороны. В темноте башни поначалу проявилось светлое пятно, и из ворот вышел сам барон. Именно вышел, а не выехал на коне. Он был в простой белой рубахе и темных панталонах, даже чулок на нем не было, лишь туфли на босу ногу, словно он прогуливался по двору своего замка или шел из покоев в покои. Только сейчас, когда на бароне было мало одежды, кавалер понял, насколько тот хорошо сложен, да еще и красив. Именно красив той мрачной мужской красотой, которая характеризуется разворотом широких плеч и грубоватыми, но правильными чертами лица. Этот записной турнирный боец, завсегдатай балов и пиров, был на удивление хорош собой и статью, и челом.
— Какой же вы упорный человек, Эшбахт, — подойдя ближе, сказал барон, притом не протянул руки для рукопожатия, хотя раньше при встрече протягивал. — Своим неотступным упрямством довели моего дядю до греха. А ведь он честный и добрый человек.
Говорил барон с усмешкой, даже игриво, словно все было для него забавой. А Волков даже обрадовался, что барон не протянул руки для рукопожатия, не то генералу пришлось бы рыцарскую руку отвергнуть.
— Ваш дядя — убийца, — сказал кавалер строго, он не собирался слезать с коня, так и разговаривал с фон Деницем сверху, ничуть не заботясь о вежливости. — Смерть прекрасного человека кавалера фон Клаузевица — это заслуга вашего дядюшки.
— Нет, не его, — вдруг заявил фон Дениц.
— Будете оспаривать? Глупо. У меня есть свидетель, и ему я доверяю больше, чем вам.
— Нет, оспаривать не буду, но в смерти вашего рыцаря я и вы виноваты больше, чем мой добрый дядюшка, — произнес барон и, прежде чем Волков успел возразить, пояснил: — Вы — своей глупой настойчивостью, а я — тем, что попросил дядю убрать вас от меня. Вот так все и сложилось.
— Вижу я, что вы очень хладнокровный человек, — заметил кавалер. Он не знал даже, с чего начать, ведь вопросов у него было много. Наконец задал первый: — Это вы убили монаха, того, что жил в пустоши, между моими и вашими владениями?
Тут барон повернулся к Максимилиану, который внимательно слушал их разговор, и, дружелюбно улыбаясь ему, произнес:
— А я вас хорошо помню, мой молодой друг, даже лучше, чем вы думаете.
Прапорщик растерялся, как ребенок, он не знал, что ответить, и посмотрел на кавалера словно ища помощи. Но и Волков не нашелся что сказать, и барон продолжил:
— Молодой господин, не могли бы вы дать нам с кавалером возможность побеседовать наедине?
Максимилиан опять посмотрел на Волкова: мол, что мне делать?
— Прапорщик, оставьте нас, — велел генерал.
— О! Вы уже прапорщик! — удивился барон. — Как летит время! Кажется, недавно вы сидели на дереве, и от вас, уж простите меня, попахивало страхом и мочой, и вдруг вы уже прапорщик.
Теперь Максимален взглянул на барона уже зло, от первой озадаченности и следа не осталось. Волков побоялся, что он разговорчивого барона и мечом может рубануть, но юноша выполнил распоряжение генерала и отъехал от них.
— Ну, — продолжал Волков, — это вы убили святого человека? Отшельника.
— Святого человека? — как-то странно переспросил фон Дениц. Как будто поначалу не понял, о ком говорит кавалер. А потом согласился: — Ах да, это я его убил.
— Он знал, кто вы? Он знал, что вы… — Волков был из тех людей, которые могут легко сказать в лицо человеку, что думают о нем, но тут отчего-то постеснялся закончить речь.
— Что я зверь? — договорил за него барон. — Да, он это прекрасно знал. А как вы, Эшбахт, догадались, что он знал?
— Может, из-за того, что он тут жил и все видел, а может, из-за клетки, в которой он от вас прятался.
— Прятался от меня? — Барон ухмылялся. — Нет-нет, он в ней прятался не от меня.
— А от кого же? — Волков вдруг подумал о том, что барон не единственный в округе зверь. От этой мысли ему стало не по себе. «Неужели придется еще кого-то искать?»
— Он прятался от себя, мой дорогой сосед, от себя, — спокойно, с улыбочкой произнес барон и, видя недоумение кавалера, продолжил: — От себя, от себя. Представляете? Когда он чувствовал приближение времени, он запирал себя в клетку и ключ бросал рядом. Звериной лапой он не мог его поднять и открыть дверцу клетки. Так он и пересиживал метаморфозу.
«Господи, какая же жара, я сейчас сварюсь в этом шлеме».
Кавалер так растерялся от услышанного, что даже не мог толком это воспринять, в это поверить. Но когда сказанное бароном дошло до него наконец, он привстал в стременах и крикнул:
— Монаха ко мне! Где отец Семион?
Тут же один сержант повернулся и тоже крикнул:
— Монаха к господину!
— Зачем вам поп? — немедленно помрачнел барон.
— Я хочу, чтобы наш разговор шел далее в присутствии святого отца, — сказал Волков. — Так будет правильно.
Он правда боялся, что барон не захочет говорить при свидетеле, и готов был в таком случае продолжить разговор с глазу на глаз, но фон Дениц вздохнул как-то устало:
— Ах да, я забыл… Вы же Рыцарь Божий, Инквизитор, вам без попа никак не обойтись… Ну хорошо, как вам будет угодно, пусть придет ваш поп и слушает нас.
Отец Семион бежал к ним по пыльной дороге, подбирая полы рясы. Не подъехал, а именно подбежал, запыхавшись, остановился.
— Что случилось, господин Эшбахт?
А Волков лишь повторил вопрос, обращаясь к барону:
— Барон фон Дениц, это вы убили монаха-отшельника, что жил на границе наших с вами владений?
— Да, это я его убил, — спокойно и даже легко отвечал барон, он сказал это так, словно признался в поедании отбивной.
— Господи, Господи, — крестился
