Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии
Норвежцы полагали, что им отрубят головы, но все же приняли предложение. Двенадцать знатнейших вождей и сам Олай отправились на переговоры. Гарольд вышел к ним навстречу с Леофвайном и Гуртом.
— Ваш король, — начал он, — пошел войной на ни в чем не повинный народ; он поплатился жизнью за неправое дело; мы не воюем с мертвыми. Окажите этим бренным останкам почести, достойные храброго вождя. Мы отдаем вам тело без выкупа и условий, оно не может более вредить нам… Что же касается тебя, молодой вождь, — продолжал Гарольд, с состраданием глядя на глубокую горесть Олая, — мы победили, но не желаем мстить. Возьми столько кораблей, сколько тебе понадобится для оставшихся в живых воинов! Возвратись на свои родные берега и защищай их так, как мы защищаем свои… Довольны ли вы мной?
Среди вождей был и владыка Аркадских островов; он вышел вперед, преклонил колено перед королем и сказал:
— Повелитель Англии! Ты вчера победил только тела норвежцев, а сегодня покорил их души. Никогда скандинавы не пойдут войной на берега того, кто так чтит умерших и щадит живых!
— Быть по сему! — сказали в один голос вожди, преклоняя колени.
Один только Олай не произнес ни слова: перед ним лежало тело убитого отца, а месть считалась у викингов доблестью. Мертвеца медленно понесли к шлюпке; норвежцы последовали за ним скорбным шагом. Только когда носилки были уже доставлены на королевский корабль, раздался плач и стоны, звучавшие глубоким неподдельным горем, и затем скальд Гардрады пропел над его телом последнюю песнь.
Сборы норвежцев были коротки, и корабли их скоро снялись с якоря и поплыли вниз по реке. Гарольд, глядя им вслед, произнес задумчиво:
— Уплыли корабли, в последний раз принесшие кровожадного ворона к английским берегам!
Непобедимые норвежцы потерпели страшное поражение. На носилках, которые они везли из Англии, лежал последний внук берсеркеров и морских королей. К чести Гарольда вспомним, что не норманнами, а им был побежден «Опустошитель земли».
— Да, — ответил Гакон на замечание дяди, — твое предсказание отчасти справедливо. Не забывай, однако, потомка скандинавов Вильгельма Руанского.
Гарольд невольно вздрогнул и сказал вождям:
— Велите трубить, мы собираемся в путь! Отправимся в Йорк, соберем там добычу — и потом назад, друзья мои, на юг. Но преклони сперва колени, Гакон, сын дорогого брата! Ты совершил, видит небо, славные подвиги, и тебе будут оказаны достойные их почести! Я дам тебе не побрякушки норманнского рыцарства, а сделаю одним из старших среди правителей и военачальников. Опоясываю тебя своим поясом из чистого серебра; вкладываю в твою руку мой собственный меч из надежной стали и повелеваю тебе: встань и займи место в совете на поле брани наравне с владыками Англии, граф Гирфордский и Эссекский!.. Юноша, — продолжал король шепотом, наклонившись к бледному лицу Гакона, — не благодари меня! Я сам всем обязан тебе. В тот день, когда Тостиг пал от твоей руки, ты очистил память моего брата Свена от всякого пятна… Но пора в путь, в Йорк!
Шумным и пышным был пир в Йорке; по саксонским обычаям, сам король должен был присутствовать на нем. Гарольд сидел во главе стола между своими братьями; Моркар, отъезд которого лишил его участия в битве, возвратился с Эдвином.
В этот день песни, давно забытые в Англии, пробудились ото сна. Арфа переходила от одного к другому; воинственно и сурово звучали струны в руках англо-датчанина, но нежно вторили они голосу англосаксов.
Воспоминание о Тостиге, о брате, павшем в войне с братом, лежало тяжелым бременем на душе Гарольда. Однако он так привык жить только для Англии, что мало-помалу, с помощью железной воли, сбросил с себя эту мрачную думу.
Музыка, песни, вино, ослепительный свет свечей, радость доблестных воинов, сердца которых бились вместе с его сердцем, торжествуя победу, — все это, наконец, заразило и его всеобщей радостью.
Когда наступила ночь, Леофвайн встал и предложил заздравный кубок — обычай, связывающий современную Англию со старыми временами. Шум утих при виде лица молодого графа. Он снял шапку, как требовало приличие (саксы садились за стол в шапках), принял серьезный вид и начал:
— С позволения моего брата короля и всей честной компании, осмеливаюсь напомнить, что Вильгельм, герцог Норманнский, затевает прогулку вроде той, что совершил почивший гость наш, Гарольд Гардрада.
Презрительным смехом было встречено напоминание о дерзости Гардрады.
— А как мы, англичане, даем каждому нуждающемуся хлеб и соль, вино и ночлег, то я думаю, что герцог ожидает от нас только хорошего угощения.
Присутствующие, разгоряченные крепким вином, шумно одобрили Леофвайна.
— Итак, выпьем за Вильгельма Руанского и, говоря словами, которые теперь будут, вероятно, переданы потомству, если герцог так полюбил английскую землю, то отдадим ему от всего сердца семь футов земли в вечное владение.
— Выпьем за Вильгельма Норманнского! — закричали пирующие с насмешкой.
— Выпьем за Вильгельма Норманнского! — гремело по всем палатам.
И вдруг, посреди всеобщего веселья, вбежал человек, очевидно гонец, протиснулся поспешно к королевскому креслу и сказал громким голосом:
— Герцог Вильгельм высадился в Суссексе с таким громадным войском, которого не видели еще никогда на наших берегах.
Часть двенадцатая
ГАСТИНГСКАЯ БИТВА
Глава I
Позолоченные осенью деревья отражались на зеркальной поверхности озер, окружающих уединенное жилище Хильды. Толщина стволов этих исполинов, густо поросших мхом, свидетельствовала об их древности: убогая растительность и причудливый вид говорили без слов, что в этот темный лес проник уже давно тот разрушительный дух, которым отличается природа человека.
Ночной сумрак окутал безмолвные окрестности, луна плыла величественно в синеве небес, воздух был чист и холоден, а в его неподвижности было что-то торжественное.
Из-за густого кустарника изредка показывались ветвистые рога быстроногих оленей, мелькали зайцы и кролики; летучие мыши, распустив крылья, цеплялись за широко разросшиеся ветви.
В это время из чащи показалась высокая темная фигура Хильды. Пророчица медленно шла к окраине болота. Гордое, бесстрастное выражение ее лица сменилось выражением тревоги и тоски; какая-то тяжелая, затаенная мука оставила на нем еще более резкие, глубокие морщины, заставила потускнеть глаза и низко склонила гордую голову; можно было подумать, что судьба покарала валу за самонадеянность и отуманила ее проницательный и дальновидный ум.
