Хлеб печали - Станислава Радецкая
- Сдаваться никто не хотел, - сказала она после короткого молчания. - Ходили слухи, что турки вырезали всех в каком-то городе, где жители поверили их посулам. Да и как может сдаться столица Европы? Но в конце было тяжело. Магда – дедова жена – учила нас носить домой камни, чтобы сверху швырять их в турок, когда они ворвутся в город. Она говорила, что они не будут поджигать дома, пока не разграбят все дочиста, и что единственное, что мы можем сделать, - это закончить жизнь с честью, убитыми, но не опозоренными насилием и муками. Я сказала ей, что могу обернуться и вынести ее и Лене из города, и тогда Магда высмеяла меня. Будто я переломаю себе все, если прыгну с крепостной стены. Тогда я сказала, что Лене вылечит меня, а Магда парировала, что с моей стороны будет подло и трусливо спасти две жизни, когда суждено погибнуть тысячам.
- И что вы сделали? – с интересом спросил Руди.
- Ничего особенного, - вздохнула Матильда. – В основном, слушала, с какой стороны турки подкапываются под наши стены, чтобы граф фон Штаремберг мог организовать там оборону. Он был так тверд, и смел, и непоколебим; я даже порой жалела, что он уже женат. Впервые со мной было, чтобы я ловила каждое слово человека, не могла ему ответить как должно и смущалась от мысли, будто сделаю что-то не так.
Руди саркастически хмыкнул, но Матильда не обиделась.
- Если б у меня была такая сестра, как я сама, то я б сошла с ума, - призналась она. – Я вела себя ужасно… И с Анной, и с вами, и с дедом, и со многими другими людьми. Мне до сих пор сложно ладить со многими, и я все время вспоминаю, кто я – особенно в церкви – и порой становится совсем невыносимо. Вдруг я тоже стану одержимой, как брат Анны? Иногда я так злюсь на людей, что хочется их бить и кусать.
- Это со всеми случается.
- Вы простили меня? – вдруг спросила она. – Я ведь так вас ненавидела.
- Я не сержусь, чтобы прощать.
- Тогда мне казалось, что смерть разрешает все споры и беды. Но это оказалось не так. Анна ушла, но я ее все еще люблю ее. Вы ведь тоже ее любили, правда? Можете не отвечать, если не хотите! Дед запрещает упоминать о ней дома, и никто не помнит ее среди моих знакомых, но иногда мне снится, будто она приходит к моей постели и говорит что-то утешительное… И я понимаю, что тоскую. Несмотря ни на что.
Она обхватила коленки и вдруг показалась смешной и беззащитной, подростком в огромных, не по размеру, сапогах и шляпе с пером.
- Я не хочу говорить о ней, - медленно ответил Руди. – Вы позвали меня только для этого?
- Да… Нет! – воскликнула Матильда, оживившись. – Скажите мне, вы верите, что она погибла?
- Это очевидно. Было отпевание. В семейном склепе ее мужа есть плита с ее именем. Он женился снова. Разве этого недостаточно?
- Нет, и не верьте этому, - торжественно сказала она, лучась радостной тайной. – Дед каждый день ездил прочесывать горы и ничего не нашел, никаких следов.
«Милая девочка, если б все было так просто!» - с раздражением подумал он, но вслух сказал лишь:
- Горы обыскать сложно. Ручьи и речушки, расселины, буреломы – не всякий зверь по ним пройдет.
- Вы не верите мне, - упрекнула его Матильда. – Но я точно знаю, что она жива.
- Вам довелось ее видеть?
- Нет, но это не важно. У меня есть кое-что поважней.
Матильда достала из-под камзола кожаный мешочек, любовно подержала его в руках, а затем неохотно протянула его Руди.
- Что это?
- Вы разверните, - нетерпеливо сказала она. – Сами увидите.
Он распустил шелковый шнур, перевернул мешочек, и на ладонь ему выпали четки, крест и медальон. Руди приподнял бровь; эти предметы ему ни о чем не говорили.
- Это ее четки и ее крест, - пояснила Матильда. – И я ума не приложу, как они ко мне попали. Я не брала их на казнь, да и не осмелилась бы взять. Она как-то говорила мне, что это почти все, что осталось у нее от ее деда, то есть от моего прадеда…
- И как же вы их нашли?
- Мы ночевали в одной гостинице по дороге в новую усадьбу, - охотно начала Матильда. - В ту ночь была гроза, а Лене (обычно мы спим в одной постели) страшно ее боится и дрожит как осиновый лист даже под пуховым одеялом. Она мешала мне заснуть, и я стала дразнить и подначивать ее, говорила всякие гадости о трусости и чести. Я думала, она как всегда заплачет, а потом успокоится и уснет, но она все молчала и молчала, и это раззадорило меня. Когда же мои шутки стали совсем злыми, она просто выскочила из постели и побежала к окну, распахнула его и полезла на крышу дома, лишь бы доказать мне, что вовсе не трусиха. Я была так удивлена, что в первую минуту остолбенела, а ведь она могла упасть и сломать себе руку или ногу, если не шею. Черепица очень скользкая, вы же знаете. Конечно, я полезла за ней следом, и она
