Рафаэль Сабатини - Белларион
Он отшатнулся от нее, и кровь отхлынула от его лица. Наконец он смог справиться с собой в достаточной степени, чтобы галантно поклониться и без дрожи в голосе ответить ей:
— Мадонна, я вижу, вы уже сделали выбор. Дай Бог, чтобы вы не раскаялись в нем. Я не сомневаюсь, что войска, которые привели с собой эти монферратские синьоры, составят ваш эскорт, а если вы считаете, что этих сил вам будет мало, вы можете присоединиться к кондотте Уголино да Тенды. Я постараюсь выполнить поставленную передо мной задачу, как того требует мой долг, и взять Верчелли, хотя в моей армии осталось не более половины людей, необходимых для этого. Так что, мадонна, возможно, вам придется вспомнить о данном мне обещании. Да поможет вам Бог!
Наверное, он надеялся услышать от нее какое-то выражение раскаяния в сказанных ею словах. Но его не последовало.
— Синьор, я благодарна вам за ваши добрые намерения, и да поможет вам Бог тоже, — дипломатично ответила она.
Он с досады закусил губу, вновь поклонился, затем высоко вскинул свою красивую златокудрую голову, с которой ему несколько лет спустя суждено было расстаться на Пьяцетте[118], в Венеции, и величавой поступью вышел из зала. Его отступление вполне можно было назвать на воинском жаргоне отходом с сохранением боевых порядков; однако больше она никогда его не видела.
Как только за ним закрылась дверь, Барбареско шлепнул себя по жирной ляжке и разразился громким хохотом.
Глава XIII. ОККУПАЦИЯ КАСАЛЕ
Когда Белларион заявлял о своем намерении снять осаду с Верчелли, аргументируя его нежеланием застрять там на долгие месяцы, он рассчитывал выманить Теодоро из города с помощью стратегического маневра, которому он научился у Фукидида[119] и которым часто и успешно пользовался.
Его швейцарцы, не обремененные поклажей, двигались быстро и к вечеру пятницы достигли Павоне, где три года назад стоял Фачино со своей армией, а теперь находилась штаб-квартира Кенигсхофена. Однако ранним утром в субботу Белларион вместе с Джазоне Троттой, Кенигсхофеном и всей конницей вновь был в походе, оставив Штоффеля с пехотинцами не спеша следовать за ними вместе с обозом и артиллерией.
Вечером он был в Сан-Сальваторе, где дал передышку своей армии, а уже в воскресенье утром, примерно в то же самое время, когда Барбареско появился в Квинто, Белларион приближался к Ломбардским воротам Касале по той же самой дороге, по которой он — тогда никому не известный безродный найденыш, чьим единственным желанием в жизни было изучить греческий язык в Павии, — бежал отсюда.
За эти годы ему довелось немало странствовать, и, когда он все-таки достиг Павии, он прибыл туда не как безымянный студент, надеющийся из милости приобрести жалкие крохи знаний, а как знаменитый кондотьер, имеющий власть распоряжаться всем и вся, даже самим принцем. Богам судьбы было неугодно, чтобы он выучил греческий; вместо него он узнал многое другое, но эти знания, увы, не помогли ему ни возлюбить своих современников, ни привязаться к мирской суете. И теперь ему приятно было думать, что миссия, за которую он не раздумывая взялся пять лет тому назад в Касале, после долгих и странных поворотов судьбы подходит к концу. А когда она будет завершена, он с радостью скинет с себя доспехи, отречется от своего высокого титула и вернется пешком, смиренный и излечившийся от своей ереси, в тихое и мирное пристанище монастыря в Чильяно.
Никто даже не попытался преградить ему вход в столицу Монферрато. Малочисленный гарнизон Касале был совершенно не готов оказать сопротивление столь значительной армии, неожиданно появившейся под его стенами. И горожане, выходя из церкви после воскресной мессы, были немало удивлены и испуганы, увидев огромную площадь перед собором Лиутпранда и примыкающие к ней улицы заполненными чужеземными солдатами — итальянцами, гасконцами, бургундцами, швабами, саксонцами и швейцарцами, чей командир называл себя маршалом армии маркиза Джанджакомо Монферратского.
По требованию Беллариона в ратуше немедленно собрался совет старейшин, и Белларион появился там в сопровождении группы своих капитанов, среди которых были бородатый краснолицый Кенигсхофен и хищного вида Джазоне Тротта, чье присутствие, по его расчетам, должно было внушить страх миролюбивым горожанам. Однако у этого разбойника — кем единодушно считали Беллариона, захватившего беззащитный город, были приличные манеры, и его слова звучали успокаивающе:
— Синьоры, вашему городу нечего опасаться нашей оккупации; мы не воюем против его жителей, и если они воздержатся от каких-либо провокаций, то наши солдаты будут неукоснительно соблюдать порядок. Мы предлагаем вам заключить с нами союз в защиту справедливости. Впрочем, если вы откажетесь, мы не вменим это вам в вину при условии, что вы не выступите открыто против нас.
— Его высочество синьор Филиппе Мария Висконти, герцог Миланский, — продолжал он, — уставший от покушений на его владения со стороны чересчур честолюбивого принца-регента маркиза Теодоро, решил положить конец регентству, которое само по себе стало узурпацией, и помочь вашему законному правителю, маркизу Джанджакомо Палеологу, взойти на трон, принадлежащий ему по праву старшинства. Я приглашаю вас, синьоры, как представителей вашего народа, сегодня же поклясться в верности маркизу Джанджакомо в соборе после вечерни.
Это приглашение звучало как приказ, которому люди, не имевшие возможности сопротивляться, беспрекословно повиновались. В то же время в Касале стало известно об отданном Белларионом распоряжении, предписывавшем солдатам соблюдать порядок в городе и напоминавшем им, что они оккупируют дружественный город и всякое проявление в нем насилия и грабежа будет караться смертью. Часть войск была размещена в цитадели, а остальные, во главе с Белларионом, расположились в крепости-дворце монферратских принцев.
И в ту же ночь Белларион написал принцессе Валерии письмо, в котором извещал ее о сегодняшних событиях.
До наших дней дошло совсем немного документов, написанных рукой этого замечательного человека, — авантюриста, государственного деятеля, солдата и гуманиста, и одним из них является это письмо, своей изящной каллиграфией напоминающее страницу из редкого манускрипта.
«Riveritissima et Carissima Madonna» — «Достопочтеннейшая и любезнейшая синьора» — так обратился он к ней в своем довольно пространном послании, но мы ограничим свой интерес к нему только приведенным ниже вступлением.
«С тех пор как мы впервые встретились однажды вечером в вашем саду здесь, в Касале, — и это навсегда осталось для меня самым чудесным воспоминанием в моей жизни, — я, по вашей просьбе, взялся за службу, которую исправно нес до сегодняшнего дня. Выполняя ее, мне часто приходилось двигаться весьма тернистыми и извилистыми путями, и неудивительно, что это заставило вас косо смотреть на меня. Такое отношение с вашей стороны глубоко ранило меня, но я снес бы его куда легче, если бы не понимал, что своим недоверием вы лишаете себя утешения и надежды. К сожалению, факты давали вам веские основания для подозрений, а факты — вещь упрямая, и их не так просто опровергнуть словами. Поэтому я продолжал неустанно трудиться, на протяжении всех этих пяти лет, так чтобы достигнутые мною результаты лучше всяких слов смогли бы убедить вас в моих истинных побуждениях. Я всегда относился к выпавшим на мою долю славе, почестям и власти как к орудиям, которыми можно было воспользоваться, исполняя взятое на себя обязательство служить вам, всего лишь как к средствам спасения вашего брата, маркиза. Если бы не это, моя жизнь наверняка сложилась бы совершенно по-иному. Вряд ли сейчас меня обременяли бы иные заботы, кроме учебы и наук, и я уже давно вернулся бы в монастырь в Чильяно, к своему скромному существованию рядового члена великого братства августинцев.
