Биляна Срблянович - Саранча

Милан. Действительно, ты… невероятно красива. Как ангел. (Дада немного успокаивается.) И как это получилось, что ты, такая, выбрала меня. Я этого никогда не пойму.

Дада (улыбается мужу. Она почти нежна, когда говорит ему). Ты вовсе не так плох.

Милан. Я никто и ничто. Ни на что не гожусь.

Дада. Это не так. Ты мой муж, отец моих детей…

Милан. Знаешь, ведь все уже кончено, а я даже не успел заметить, когда началось. Мне тридцать пять лет и я уже старик.

Дада. Для нас ты хороший. Для Алегры и для меня.

Дада гладит своего мужа. И, кто его знает, может быть она и действительно так думает. Может быть она даже думает, что то, что она чувствует по отношению к нему, это и есть любовь. К Милану возвращается некоторая уверенность в себе.

Милан. Скажи, что сделать, и я все для тебя сделаю.

Дада. Я не хочу тебя принуждать…

Милан. Скажи. Я все сделаю.

Дада. Поговори со своим отцом. Попытайся ему объяснить, что его деньги это и наши деньги.

Милан. Но я уже пытался…

Дада. Попытайся еще раз. Тогда он тебя, должно быть, не понял.

Милан. Он меня понял. Он не слабоумный, он просто не хочет отдать деньги.

Мгновение нежности, если даже и было неподдельным, окончательно прошло. Дада снова та же, какой была.

Дада. Но ему придется их отдать. Ты должен его убедить. А пока ты не поговоришь с ним, я не буду говорить с тобой. (Дада вдруг легко, словно забыв о своем плохом самочувствии, поднимается и отходит от стола. Направляется к двери из кухни.)

Милан. Хорошо, хорошо. Поговорю.

Дада (все равно уходит. Уже в дверях добавляет). Это твое решение.

Милан (который самому себе кажется смешным, повторяет). Да, это мое решение.

Но Дада его не слышит. Она уже вышла. Милан вздыхает.

Затемнение

Трехэтажный дом с тремя квартирами. Перед входом крутые ступеньки, высокий первый этаж, широко открытые окна, трепещут на ветру белые шторы. Под окнами запущенный сад, джунгли сорняков, заросли кустов и буйно цветущая сирень. Перед домом никого. При дуновении легкого ветра шторы шевелятся, видно, что внутри происходит какое-то движение. Потом тишина. И тонкий голос старой женщины, которая тихо напевает где-то там, в глубине квартиры. Мелодия та же, стандарт Кола Портера, но без слов. Только слабенькое сопрано, которое напевает мелодию. Надежда подходит к зданию, направляется к входу, услышав голос, останавливается. Некоторое время стоит, прислушивается. Улыбается. Подходит к окну. Приподнимается на цыпочки, заглядывает в квартиру. Голоса больше не слышно, Надежда не видит никого.

Надежда. Бабушка! Ба-бу-шка! (Ничего. Надежда подпрыгивает. Заглядывает в окно.) Бабушка, это я! Я! (Ничего. Надежда отходит от окна, идет к входной двери. Снова слышен голос. Надежда улыбается, кричит.) Бааа-бууу-шкааа! Я пришла! (А от бабушки опять нет ответа. Надежда хочет войти в дом, но входная дверь заперта. Рассматривает вход, не видит ни кнопки звонка, ни домофона. Нет и колокольчика. Поэтому она просто стучит рукой.) Бабушка! Бабушка! Это я, открой! (Ничего. Надежда принимается колотить двумя кулаками. Все время кричит.) Открой! Слышишь? Открой!

Ничего. Надежда утихомиривается, обдумывает ситуацию. Прислушивается. Голос не слышен. В этот момент появляется госпожа Петрович, старая дама, которая следит за собой. На голове парик, необычно изогнутые брови, подрисованные карандашом, придают ее лицу выражение постоянного удивления. Дама тащит огромный чемодан на колесиках, двигается она очень медленно и сосредоточенно, потому что чемодан тяжелый и неустойчивый, он то и дело переворачивается. Когда он падает, она с большим трудом снова приводит его в нужное положение. Останавливается перед зданием, смотрит на ступеньки.

Надежда. А, отлично, у вас есть ключ?

Петровичка. Нет. А у вас?

Надежда. И у меня нет. Поэтому я вас и спросила.

Петровичка. А-а. (Старая дама обводит взглядом пространство около двери.) Простите, не можете ли вы мне помочь с чемоданом?

Надежда. А что вы с ним будете делать? В дом не зайти.

Петровичка. Почему?

Надежда. Я же говорю вам, дверь заперта.

Петровичка (смотрит с недоверием, хотя и сама не понимает почему. Потом делает умозаключение). А, вот оно что. (Размышляет.) Я приехала к дочери. Она здесь живет, на третьем, Жанна Петрович, доктор Жанна Петрович. Вы ее знаете?

Надежда. Нет. Я здесь не живу.

Петровичка. А-а. (Ей не вполне все ясно.)

Надежда. Здесь живет моя бабушка. Я пришла к ней.

Петровичка. А, вот оно что. (Госпожа Петрович просто дама, которая медленно принимает решение что-либо сказать.) И, она нам откроет?

Надежда. Нет. Она меня не слышит.

Петровичка. А-а. А она здесь живет?

У Надежды сегодня не хватает терпения на людей старше тридцати лет. И на тех, что моложе тоже.

Надежда. Да. Она здесь живет. А я пришла сюда потому, что она здесь живет.

Петровичка (кивает головой. Она накапливает информацию). На первом этаже?

Надежда. Да.

Петровичка. А-а. А кто живет между?

Надежда. Я действительно не знаю. И вообще не понимаю, что вы спрашиваете.

Петровичка. Я имела в виду, кто живет этажом выше?

Надежда. Ваш вопрос мне ясен, но я не знаю ответа. И не знаю, зачем вы меня об этом спрашиваете. Правда, не знаю.

Петровичка. Хорошо, не сердитесь.

Значит так: Надежде эта дама кажется немного заторможенной, кроме того, она нервничает из-за того, что не может докричаться до бабушки, что ей приходится стоять перед запертой дверью, и это теперь, когда она наконец-то решила ее навестить. Кроме того, она все еще под впечатлением инцидента с Симичем, она до сих пор чувствует на себе его влажное дыхание, хотя после этого уже несколько раз умылась. Вот, именно поэтому она немного неприязненно держится по отношению к старой даме. Надежда совершенно неосознанно, в который раз, вытирает лицо, обдумывая, не сможет ли она как-нибудь добраться до окна и залезть в квартиру.

Петровичка. А, как это вы не знаете, кто живет над вашей бабушкой?

Надежда (смотрит на даму разъяренно). Да вам-то какое дело? (Петровичка замолкает, но это молчание говорит гораздо больше, чем если бы она сказала: «Я прекрасно знаю тебе цену!») А, кстати, где ваша дочь? Почему она вас не дождалась? И как вы собирались войти, если у вас нет ключа?

Петровичка. Моя дочь работает.

Надежда. Так и я работаю.

Петровичка. Она врач. Хирург.

Надежда. Что вы говорите.

Петровичка. Доктор Жанна Петрович.

Вам наверняка знаком тот тон, которым говорит госпожа Петрович, и который доводит Надежду до умоисступления? Она не скандалит, она не кричит, она даже не навязывает вам спор. Она просто спокойным голосом приводит некоторые факты, которые в этот момент совершенно не важны, но против которых Надежда ничего не может возразить. Потому что сама она не доктор. Она гримерша на телевидении. И хотя это совершенно приличная работа, которую она добросовестно выполняет, несмотря на то, что жить на эту честно заработанную зарплату можно лишь очень скромно, всего этого в данный момент явно недостаточно. Ей бы больше всего на свете хотелось иметь основания сейчас заявить: «А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю!» Вот так, хладнокровно, спокойно. И посмотреть на выражение лица этой отвратительной дамы. И тут она думает, а почему бы так не сказать? И говорит:

Надежда. А я доктор-примариус Надежда Илич, заведующая отделением и директор больницы, в которой работает ваша дочь. И я ее сейчас уволю!

Выражения лица госпожи Петрович вообще не меняет. Она продолжает так же, с тем же, обусловленным изгибом бровей, недоумением пристально смотреть на Надежду, ликование которой длится не дольше мгновения. Петровичка без слов отступает в сторону от Надежды. Еще не хватало связываться с сумасшедшей. Она ничего не говорит, просто отходит на пару шагов и смотрит прямо перед собой. А Надежда вовсе не сумасшедшая, она поняла, какую сцену устроила. Ей неприятно.