Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)
Лена в нарядном платье, в туфлях на высоких каблуках стояла в коридоре у артистических уборных. С ней разговаривал Стрельников Федор Федорович, высокий седой старик с насмешливым взглядом.
— Вот раньше старые деревянные дома ломали, а теперь, наоборот, реставрируют, облик города восстанавливают. Специально из других мест привозят…
Он подвел Лену к окну.
— Видишь? Целую улицу сделали. А этот зеленый двухэтажный дом… видишь? Бывшее немецкое дворянское собрание. Потом ТЮЗ здесь был. Здесь, во дворе, я целовался с молоденькими артистками, — он подмигнул Лене. — Ну что, наш любимый киновед Нина Павловна на здоровье не жалуется?
— Нет вроде…
Мимо ходили артисты в разнообразных сценических костюмах и актрисы в вечерних платьях.
— А вон наш главный режиссер идет, — Стрельников улыбнулся лысеющему армянину, подвел к нему Лену: — Ашот Арамович, вот из Москвы человек приехал — представитель московских любителей кино. Зовут Лена.
Ашот Арамович пожал Лене руку:
— Вы пойдете после мебельной фабрики…
— Я думаю, лучше будет после приветствия райкома комсомола, — сказал стоявший невдалеке кудрявый человек с брюшком.
— Это наш директор, — сказал Стрельников.
— Зарамушкин.
Директор держат ее ладонь в своей и улыбался, заглядывая Лене в глаза. Казалось, он пытался намекнуть на что-то. Только Лене неинтересно было понимать на что.
— Ну я пойду сделаю себе умное лицо, чтоб с достойным видом принимать поздравления.
Стрельников ушел вместе с главным режиссером.
— Из Москвы приехали? — вкрадчиво спросил Зарамушкин.
— Да.
— Нравится вам у нас?.. Вы новый микрорайон видели? — Зарамушкин гордился: в новых домах он получил квартиру. — Там раньше болото было. Люди морошку собирали…
— И большевиков там расстреливали, — добавил, проходя мимо них, Олег Стрельников.
Юбилей Стрельникова начался с показа фрагментов из кинофильмов с его участием.
В первом Стрельников в милицейской форме с пистолетом в руке носился по темным улицам вслед за злодеем. Злодей му-жественно преодолевал возникающие на его пути препятствия. Стрельников делал то же самое…
В другом фрагменте Стрельников во фраке, с сигарой о зубах и хризантемой в петлице прижимал к себе декольтированную красотку, томно закатывающую глаза…
Потом зажглись огромные хрустальные люстры под потолком, на сцену дали свет.
Поприветствовав нарядно одетую публику, поблагодарив ее за аплодисменты, столь милые сердцу любого артиста, Стрельников начал неторопливо рассказывать:
— Родился я в 1914 году в Петербурге… Отец был офицером, Когда началась империалистическая война, он ушел на фронт… Честный, порядочный человек. Полковник Генерального штаба… После революции, во время Гражданской войны, его как белогвардейца расстреляли. Мы с мамой переехали в Оренбург к тетке, учительнице. Жили очень бедно. Мать служила прачкой. Там я школу кончал, там появились мои первые робкие способности актера в драматическом кружке. Все мне прочили большое будущее, я в это с удовольствием верил и поехал в Москву учиться на актера… Это уже шел тридцать третий год…
Он стоял на убранной цветами сцене, под цифрой "75", окрашенной золотой краской, увитой золотыми лаврами, и смотрел куда-то поверх голов.
— …Никуда меня не приняли из-за анкеты и из-за отца!.. Я не хотел возвращаться в Оренбург и поехал на Украину, в Запорожье, где устроился рабочим на заводе "Коммунар". После убийства товарища Кирова, меня арестовали. Обвинили по статье номер 58 — антисоветская агитация. Решением особого совещания, а на самом деле без суда, сослали на десять лет в лагеря. В Сибирь. Многое довелось мне там повидать. Никогда не забыть…
Зал напряженно слушал. Впервые Стрельников рассказывал свою биографию. От начала до конца. Почувствовал, что пора.
— Однажды послали нас на захоронение. За лагерем, на лесной просеке, был выкопан большой глубокий ров. Вокруг валялись мертвые голые тела. Вывозили туда умирающих от истощения людей, бросали, а они расползались, пытаясь спастись, но умирали от слабости и холода… Иногда мне снится это…
Лена стояла за кулисами от волнения в полуобморочном состоянии. Ее утешал молодой артист в костюме Кощея Бессмертного. Черное трико обтягивало его тощую фигуру.
Директор театра Зарамушкин, сопя, ставил один чайник на другой.
— Только садист мог придумать такой подарок, — сказал Кощей.
— Сейчас будет очень весело, — пообещала Лена.
— Все зажимы надо сбросить, — посоветовал Зарамушкин.
Кощей фыркнул, потом спросил:
— Зачем такие каблуки надела?
— Это мои парадные итальянские туфли! — обиделась Лена.
— …Я много работал на свинцовых рудниках, — продолжал свое повествование Стрельников, — на лесозаготовках… К настоящему искусству я имел счастье приобщиться в конце срока, на строительстве гидроэлектростанции. Лагерное начальство решило организовать из профессиональных артистов-заключенных театр. Я дружил со многими из них, и они, заметив во мне дар актера, приняли меня в состав труппы… Говорили, я неплохо играл свои роли… Освободили меня в сорок пятом году. Матери уже не было в живых… — Стрельников помолчал, собираясь с мыслями. — …Первое время трудно было устроиться в театр. Сложно было жить тем, кто вышел из лагеря… Но мне повезло! Я устроился в Театр Юного зрителя в нашем городе! Это был мой первый "свободный" театр… Реабилитировали меня в пятьдесят пятом году… Потом звание дали заслуженного артиста республики. И я стал работать здесь, в областном театре. Уже тридцать пять лет на этой сцене! Но теперь я нового уже ничего не играю. Так, доигрываю старый репертуар…
Ну вот и все. Вроде так долго жил, а рассказ о жизни занял минут двадцать. Хотелось жить еще, еще, еще много лет, чтобы каждый лень приносил хоть немного радости.
Он выкладывался во время спектаклей полностью, хотя роли были не очень интересными. Он надеялся, что его будут помнить. Что нынешние дети будут рассказывать о нем своим детям. О том, какое яркое впечатление испытали они, посмотрев его на сцене.
И саднило, что так мало снимали его в кино.
Очень много было у Стрельникова нерастраченных или растраченных попусту сил. Надо было наверстать оставленное в лагерях. Будто бы те годы он взял сам у себя в долг, и всю оставшуюся жизнь он должен был работать в два раза больше — за себя тогдашнего и за нынешнего.
— Вы думаете, я по инерции задержался, занимаю чужое место! Чужую зарплату получаю! Давно пора уходить?!. И спасибо за то, что Союз театральных деятелей прибавил нам пенсию?!. Мы за все всегда спасибо говорим. "Спасибо Великому Сталину за наше счастливое детство!" Потом: "Спасибо партии и правительству за заботу о нас, о театре, о культуре кашей!" Потом опять спасибо за "звание" — недостоин, оправдаю. Дальше, спасибо за право на труд, за квартиру, спасибо за зарплату, за паек, за доверие, за жизнь… И наконец, за то, что разрешили похоронить! За место на кладбище! Но это уже дети скажут! Скажут обязательно, потому что настанет их черед говорить за все спасибо…
Никто не ожидал в юбилейный вечер такого потока негодования. С удовольствием видел Стрельников, как напрягаются лица у работников горкома, райкома, исполкома — у тех, кто должен был после его речи подниматься на сцену и поздравлять.
Когда Стрельников наконец закончил, все облегченно захлопали и чередой пошли поздравления. Шутливые сценки, поставленные артистами театра, перемежались выступлениями чиновников с цветами и бурными пожеланиями долгих лет здоровья от толстых теток-производственниц.
За кулисами появился Олег. Он уже успел выпить за здоровье отца и был очень весел. Увидев пирамиду из чайников, восхитился:
— Вот это да!
— Мебельная фабрика идет! — сообщил Кощей и захихикал.
— Умираю! — простонала Лена.
— Тихо! — сказал Зарамушкин, вспомнив вдруг, что он — директор.
— А надо было работать над собой! Тренироваться! — Олег решительно поднял чайники, поставил. — Вот! С первого раза!.. Даже не качнулись!
Он посмотрел, что происходит на сцене. Представители рабочих мебельной фабрики дарили Стрельникову деревянный макет здания театра. Это был четвертый такой макет, подаренный ими Стрельникову. Они дарили его и на пятидесятилетие, и на шестидесятилетие, и на семидесятилетие.
— Опять? — скривился Олег. — Я надеялся, гарнитур подарят!
— Тебе гробы понадобились? — спросил Кощей.
Мебель местная фабрика производила ужасную.
Олег вспомнил про Лену, положил руку на ее горячий лоб, другой пощупал пульс.
— Давай! — сказал он Кощею.
Тот принес чайники и передал их Лене.
"Чего я трясусь, — думала Лена. — Какое мне до них до всех дело. Через несколько дней я забуду про всех…" Но это не помогало. От страха немного тошнило.
