Мария Хмелик - В городе Сочи темные ночи (сборник)

— Наконец-то!

— Мне фотография нужна: я, а рядом кинокамера.

— Красиво! — одобрила рыжая.

— Сделаешь?

— Чтоб продавщица на стенку повесила? — спросила брюнетка.

Боря встал:

— Сделаю, сделаю… Приезжай в понедельник на студию. Найдешь шестой павильон…

Он, пошатываясь, направился в туалет, напевая: "Сидит сантехник на крыше, считает выручку дня… Он свежим воздухом дышит. Как он похож на меня!"

Это была его любимая песня.

Отцом Степаныч сделался случайно. Мать Бори любила другого. И все знали это. А Борю родила от Степаныча, потому что ей все равно было от кого родить, лишь бы отомстить тому, другому, неверному.

Очень сложные были между ними отношения.

Но в конце концов, пока Степаныч служил в армии, мать Бори все-таки вышла за своего любимого замуж, и с тех пор Степаныч редко видел сына.

В армии во время учебной атаки кто-то бросил Степанычу в голову учебную гранату Он потерял сознание. А когда очнулся, то ощупал в черепе вмятину и узнал, что от службы освобожден и, если даже начнется война, воевать пойдут все, кроме него, потому что он состоит на учете в психоневрологическом диспансере.

Теперь Степаныч всегда носил с собой справку из этого диспансера. Она помогала в сложных жизненных ситуациях, потому что известно: от психа можно ждать чего угодно.

Но выручала эта справка не всегда. Два раза Степаныча отправляли из зала народного суда, где слушалось дело по обвинению его в мошенничестве, на судебно-психиатрическую экспертизу. И два раза врачи признавали Степаныча вменяемым. Судьи объявляли приговор, после которого Степаныча по этапу везли в исправительно-трудовую колонию, куда-нибудь в Коми АССР. В память о том времени ему остались многочисленные татуировки на руках и груди.

Мать свято верила всему, что ей обещало правительство. Стоило кому-то из его членов появиться на экране, она бросала все, усаживалась на долгие часы перед телевизором, и Лена, если была дома, не знала куда деваться, чтобы не слышать этого бесконечного потока слов. Слова лились, а смысла в них не было никакого. Жить становилось все хуже и труднее. Мать, думающая, что государство скоро накормит ее качественными продуктами и оденет в красивые вещи, вдруг с ужасом обнаружила, что ее зарплаты хватает только на то, чтоб раза два сходить на рынок… А горячие люди из южных республик зачем-то зверским образом убивали друг друга, и по утрам за завтраком мать с Леной слушали бесстрастный голос диктора, рассказывающий о новых жертвах…

Со школьных лет Лена испытывала отвращение ко всему, что произносилось с трибуны. На собраниях, где пионеров и комсомольцев призывали хорошо учиться и быть активными общественными деятелями, Лена развлекала себя тем, что подкладывала кнопки под зад сидящим впереди, стреляла комочками жеваной бумаги, надевала на ноги свои перчатки — лишь бы сбросить одурь от постоянного повторения одного и того же.

Когда она стала студенткой, времена изменились, на трибуну полезли люди, которые хотели или притворялись, что хотят сделать жизнь лучше и веселее. Но Лена уже не могла воспринимать их слова, даже если и произносилось что-то достойное внимания.

В институте без конца проводили дискуссии и собрания — то в защиту комсомола, то против него. Студенты активно писали коллективные письма в высокие инстанции, развешивали листовки, издавали свои газеты, переизбирали чуть ли не каждый месяц секретаря комитета комсомола. Много времени уделялось и преподавателям. Студенты спорили, кто из них имеет право преподавать, а кто некомпетентен в своем предмете, и широко оповещали массы — кто, по чьему доносу отправился сорок лет назад в лагеря…

Лена сперва пыталась сделать над собой усилие, заставить себя слушать все это, но сознание автоматически выключалось, и смысл сказанного не доходил до нее.

Лене надо было купить новые сапоги. У старых отклеивалась подошва. Знакомая спекулянтка за французские сапоги запросила сумму, равную трем зарплатам матери, а отец долго не хотел давать денег, утверждая, что теперь о Лене должен заботиться ее будущий муж. И только тогда, когда будущий муж превратился в бывшего возлюбленного, отец, желая как-то утешить дочь, раскошелился.

Отца кормили его рыбы. Разведение мальков особо редких пород позволило ему подарить дочери, когда она поступила в институт, кое-какую импортную одежду и шубу. Он знал, что в институте девушки должны хорошо выглядеть. Там имелся шанс найти мужа. А на бедно одетую прельстится только иногородний из-за московской прописки.

Если бы не рыбы, отец на свою жалкую зарплату инженера не смог бы содержать семью и любовницу.

Но времена менялись. Инфляция заставляла людей искать новые источники добывания денег. А рыбы уже не могли прокормить такое количество народу. И отец предпочел тратить деньги только на любовницу, а с семьей расстаться. Такой поворот событий оказался для матери Лены неожиданностью и катастрофой…

Лена случайно узнала, что в маленьком кинотеатре рядом с домом проводятся занятия киноклуба. Желающие приобщиться к культуре, не обремененные изнуряющими домашними заботами одинокие женщины смотрели там старые, наивные, иногда глупые фильмы о любви. В полумраке зала яркими разноцветными пятнами выделялись их мохеровые шапочки. Несколько пожилых супружеских пар и чета молодоженов-очкариков растворились среди этих женщин.

В киноклубе можно было отдохнуть от навязчивого гула голосов, от проблем, накатывающихся как снежный ком, и Лена начала ходить туда, участвовать в обсуждении фильмов, слушать про актерские судьбы, которые казались такими сказочны — ми и о которых так интересно рассказывала руководительница киноклуба киновед Нина Павловна. Она была элегантная, пожилая и тоже одинокая…

— Кинематограф открыл актера Стрельникова более тридцати лет назад! На его творческом счету около сорока кинофильмов! Выдающимся мастером эпизода называла его пресса, включая центральную! Возможно, некоторые считают, что ему меньше, чем другим киноактерам, повезло в жизни. Но это не так! Неоднократно Стрельникову предлагали переехать в Москву Работать в Московском театре киноактера… — Нина Павловна перевела дыхание и встала. — Товарищи, подарок от нашего клуба будет не только подарком от нас! Это будет подарок, я не побоюсь сказать, от всего советского народа, который преклоняется перед любым истинным творцом! Вы согласны со мной?!

— Согласны! — нестройно откликнулись члены клуба.

— Нужно поехать в город, где живет Федор Федорович, и на юбилее вручить подарок с теплыми словами поздравления! Правильно?! — Нина Павловна села. — Теперь осталось решить, кого мы командируем…

Ехать не хотел никто.

Одинокие женщины жаловались, что работа их выматывает и обидно тратить выходные на тряску в пыльном, душном вагоне. Вместо этого можно попытаться найти свое счастье или хотя бы потанцевать в клубе "Тем, кому за тридцать…".

Пожилые пары ссылались на внуков, требующих присмотра, а Нина Павловна — на недописанную книгу, которую ждут в редакции…

Да и что там делать в этом северном городе, где жил артист. Народ оттуда мотался в Москву за покупками, а преступность была на очень высоком уровне. И к тому же мороз… В Москве холодно, можно представить, что творится на Севере…

Нина Павловна начала впадать в уныние оттого, что такая замечательная идея гибнет. Тогда Лена сказала, что поедет она.

Магазин "Фарфор-хрусталь" напоминал сказочный дворец. Оставшиеся после Нового года еловые ветки и пестрые гирлянды еще не убрали, и они отражались в зеркальных витринах вместе с красивой посудой. Сквозь гул голосов постоянно слышался мелодичный слабый звон. Нежный и таинственный. Это продавщицы пластмассовыми авторучками и узкими металлическими ножиками обстукивали фарфоровые чашки и хрустальные фужеры. Они выясняли, нет ли брака в посуде, потом заворачивали ее в грубую серую бумагу и отдавали покупателям.

Молодая продавщица — блондинка с красивыми голубыми глазами — вынимала из картонной коробки и устанавливала на прилавке набор из чайников.

Нина Павловна с большим интересом их рассматривала.

Набор этот действительно был необычен: яркий, цветастый фарфоровый чайник, крышка которого была сделана в виде пузатого чайника поменьше. В свою очередь, крышка второго чайника тоже была чайником… Венчая эту пирамиду из трех чайников четвертый — пузатенький и совсем крохотный.

К прилавку подошел Степаныч.

— Здравствуй, Жанна, — сказал он, глядя на продавщицу сияющими от радости глазами.

Она устало улыбнулась, кивнула.

— Смотри, что я тебе принес! — Он протянул ей маленький сверток.