Надежда Кожушаная - Прорва
— За нас, — и подняла бокал. Адвокат поперхнулся и утер ладонью вылившийся на подбородок коньяк.
— Ты не москвич? — серьезно спросила Горбачевская.
— Нет. Нижний Тагил.
— Я сразу догадалась: когда ты волнуешься, окаешь. Я не люблю москвичей. Они какие-то… — подумала и нашла слово. — Воспитанные. Прямо всех бы вырезала.
Посмотрела на часы, на темноту за окном. Зевнула опять:
— Ну что? Ложимся?
— Запросто, — хихикнул Адвокат, покрываясь темным румянцем.
— Только потом уйдешь на кухню, — она зевнула еще слаще. — Я хочу отоспаться. Ваша идиотская тюрьма…
Адвокат, стараясь сделать пунцовое лицо — младенческим, раздевался.
— Наверное, любишь кого-нибудь? — спросила Горбачевская брезгливо. — А она — не дает, да?
— Ну ладно! — «прикрикнул» Адвокат.
— Ну-ка, ну-ка! — она вдруг привстала на диване. — Ну-ка, повернись!
Он повернулся.
— Ты такой прозрачный! — удивилась Горбачевская. — Как рыбка! Иди скорей!
— И я буду пятым? — спросил Адвокат.
— Седьмым, — помолчав, ответила Горбачевская.
Он не умер, ничего. Но, когда он уходил, тычась в темной прихожей и не решаясь зажечь свет, чтобы не разбудить Горбачевскую, которая тихонько похрапывала в спальне, его вдруг затрясло всего. Он долго и сосредоточенно надевал пальто, все время выдувая воздух изо рта и моргал, как будто вылез из воды или весь день читал при слабом свете.
— Такое ощущение, что я испугался, — сказал он, спускаясь с лестницы и держась за стенку руками, чтобы не упасть.
Он вышел на улицу — и рядом с его головой упал кирпич. Он сказал «А!» от неожиданности и пошел быстрее. Из подворотни выскочил вдруг человек с ножом, приставил нож к горлу Адвоката, тихо-тихо огляделся вокруг, сказал шепотом:
— Молчи, сука! — и убежал дальше, по своим делам.
Около парадного на него едва не наехала машина.
— Ой! — сказал шофер. — Уснул! Как вы? Извините, товарищ! Намотался, весь день за рулем. Весь день прибывают участники. Встречаем, встречаем! Я вас не напугал?
Адвокат собрал оставшиеся силы, красиво вошел в подъезд, поднялся к себе, опять вздрогнул: около квартиры Писателя сидел на корточках его Друг.
Адвокат поклонился, показал рукой на писательскую квартиру:
— Дома?
— Придет, — злобно ответил Друг. — Пальто-то у меня!
Адвокат поклонился, не поняв, что именно ему ответили, едва-едва открыл дверь своей квартиры и вошел.
Снял шарф, попытался повесить его на вешалку, увидел, как дрожит рука, опустил глаза вниз… и заплакал, присев у двери на корточках и закрыв шарфом голову: он забыл брюки у Горбачевской, а белье у него всегда было не очень свежим.
Писатель и Анна стояли недалеко от дома, откуда совсем недавно, утром, выпустили ее, надругавшись.
Анна смотрела на особняк. Писатель — на Анну.
— Аня, — сказал он тихо. — У вас нет словаря синонимов?
Она молча, тихо покачала головой.
— Мне нужен синоним слова «прорва», — сказал Писатель. — Знаете, есть такое русское выражение «в прорву»?
Она кивнула, стараясь не заплакать.
— Мне нужно придумать название для новой вещи, — говорил Писатель. — Но «прорва» — это не совсем ясно. Я уже искал. Бездна, пропасть, фук, пфук, белиберда, хуйня, черная дыра… это все не то. Неточно. Мне нужна «прорва», но такая, чтобы при переводе на любой другой язык — она читалась. И читалась очень точно. Как прорва.
— А про что? — спросила Анна.
— Про то, что на самом деле у нас, сейчас, в России, того самого главного, чего боятся все, — его нет. Оно — условное. Оно — не человек, не понятие. Оно просто — ничто. Но ничто, которое втягивает и уничтожает, пугает. Калечит. Как прорва. Низачем. По запаху. Просто так. Смотрите.
Он взял камень, не маленький, настоящий, — и со всего размаху швырнул его далеко за забор особняка.
Анна ахнула и вскочила на ноги. Плакат, стоящий у входа на страже, даже не заметил камня, пролетевшего мимо.
Камень скрылся за забором — и звука его падения слышно не было.
— Видите? — сказал Писатель. — Звука падения не слышно. Потому что там — прорва. Черная дыра, белиберда, я не знаю другого слова.
За забором послышалась суета, шаги, бег. Плакат встрепенулся и засвистел в свисток.
— Люди, да, есть, — говорил Писатель Анне, задыхаясь на бегу. — Они эту прорву охраняют…
— Быстрее!.. — Анна не бежала — скакала, как дикая лошадь, по булыжникам, сбивая каблуки и ища где-нибудь незаметного тупичка, чтобы спрятаться от свиста.
— Но на самом деле… — договаривал Писатель, когда они все-таки спрятались в уютной подворотне, — эти люди тоже… не знают, что там ничего нет! Потому что они… еще глупее вас…
Анна закрыла ему рот рукой, ожидая бега, шагов, топота. И не услышала ни бега, ни шагов, ни топота. Отняла руку и посмотрела на Писателя.
— Я же говорил, — сказал он. — Прорва.
Она успокоилась постепенно, улыбнулась и ласково погладила его по лицу:
— Если бы эта Адвокатская гадость не сказала, что я буду целовать вас в подворотне, я бы вас обязательно поцеловала.
— Поэтому эта гадость так и сказала, — и Писатель так же ласково погладил ее по волосам.
— Я хочу есть, — капризно поморщилась Анна.
— Наконец-то — первое разумное слово от самой красивой женщины, идем. Я знаю место.
Они добежали до булочной перебежками, играясь в преследуемых, и, отдав в окошко всю бывшую с собой мелочь, получили по горячему черному хлебу.
Они дошли до вокзала, где работал Гоша. Анна остановилась и смотрела на Писателя, уставшая, но спокойная, тихая. Добрая.
— Грязь на щеке, — показал Писатель, и она вытерла грязь.
— Уходите, — сказала она. — Меня ждут.
— Как вы мне надоели, — сказал Писатель. — Все ее любят, а кормлю — я.
Она улыбнулась счастливо, и он попрощался, довольный тем, что Анна счастливо улыбается.
— Передайте своей… кого вы любите, — сказала Анна. — Чтобы она вела себя хорошо.
Писатель неожиданно растерялся, сосредоточился и ответил:
— Я ее еще стесняюсь.
Анна расстроилась, он толкнул ее к вокзалу и простился:
— Иди, бестактная!
Она дождалась все же, чтобы он ушел первым и прыгнул в автобус, и присела на парапет. И уснула, кажется, на мгновение. И проснулась отдохнувшая. И сразу пошла искать Гошу.
Она увидела Гошу и какое-то время шла за ним молча, отдаваясь огромному спокойному чувству счастья, которое испытала, едва увидела его спину. Она даже не знала, что будет так рада увидеть его опять. И тронула его за рукав.
Он обернулся, узнал, помрачнел, скоро отвернулся и пошел быстрее. Она расстроилась: Гоша еще не знал, что она больше никогда не будет плакать и гнать его из дому. Но об этом надо было рассказать ему, поэтому она набралась терпения и опять тронула его.
— Я купила хлеба, — сказала она. — Самого первого. Хочешь?
Он шел быстрее, не оглядываясь и упорно волоча чужие чемоданы.
— Гоша, — попросила Анна, и глаза ее налились слезами. — Мой родной! Мой… родной! Я больше никогда не пойду домой. Ты просто не знаешь, какая я на самом деле, — и опять едва не задохнулась от нахлынувшего счастья. — Как же я измучила тебя!
Гоша остановился все-таки и сказал фразу, заготовленную, наверное, давно. Обдуманную. Сейчас такую фразу говорить было нельзя:
— Если тебе так нравится, что тебя изнасиловали, не надо звать других, — и пошел опять.
— Что значит «звать»? — не поняла Анна, по инерции идя за ним, не понимая пока смысл фразы. — Никаких не «других»!
Он не оборачивался, и смысл сказанного постепенно доходил до Анны, и счастливая нежная улыбка медленно сходила с ее лица.
— Так не надо говорить, — сказала она. — Нет, конечно, я виновата… Я больше никогда не буду… Только не надо говорить, что мне нравится!..
— А что: не нравится? — сказал Гоша опять заготовленно. — Ты спишь и видишь, чтобы он тебя позвал.
— Что я вижу? — переспросила она, сморщив лоб. Шла. — Что ты сейчас сказал?
— Что сказал, — бросил Гоша через плечо.
— Я не поняла. Повтори, пожалуйста, что ты сказал?
— Не нравится? Значит, правда.
Наверное, это действительно была правда, не вся — но правда, — потому что бешенство, знакомое, медленное, тяжелое, уже накатывало на Анну.
— Я не поняла, что ты сказал, — она взяла его за лямку и потянула на себя. — Что я вижу? Прошу повторить.
— А я не хочу, — обернулся Гоша, и ему на секунду вдруг стало весело.
— Я просто не расслышала, что ты сказал. Что я вижу?!
Он резко крутанул ремень, Анна, вскрикнув от боли, отлетела на шаг в сторону. Приезжающие и отъезжающие удивились, ахнули, обратили внимание, возмутились, не поняли.
— Люди кругом! — сказал Гоша, потому что Анна опять вцепилась в ремень.
— А ты знаешь, что он меня заставил делать, ты?! — закричала Анна. — Повтори, что ты сказал!
