Антология - Европейские поэты Возрождения

«Верни ягненка мне, пастух чужой…»

Перевод Вл. Резниченко

Верни ягненка мне, пастух чужой,Ведь у тебя и так большое стадо,А он — моя последняя отрада,В разлуке с ним я потерял покой.

Не мил ему ошейник золотой,Бубенчик медный — лучше нет наряда;А нужен выкуп — вот тебе награда:Теленок, будет год ему весной.

Ты доказательств просишь? Вот приметы:Глазенки с поволокой, как спросонок,Шерсть темная, сплошные завитки.

Хозяин — я. Чтобы проверить это,Пусти его — ко мне придет ягненокИ будет соль лизать с моей руки.

«Терять рассудок, делаться больным…»

Перевод Вл. Резниченко

Терять рассудок, делаться больным,Живым и мертвым стать одновременно,Хмельным и трезвым, кротким и надменным,Скупым и щедрым, лживым и прямым;

Все позабыв, жить именем одним,Быть нежным, грубым, яростным, смиренным,Веселым, грустным, скрытным, откровенным,Ревнивым, безучастным, добрым, злым;

В обман поверив, истины страшиться,Пить горький яд, приняв его за мед,Несчастья ради счастьем поступиться,

Считать блаженством рая тяжкий гнет, —Все это значит: в женщину влюбиться;Кто испытал любовь, меня поймет.

«Ну, Виоланта! Задала урок!..»

Перевод С. Гончаренко

Ну, Виоланта! Задала урок!Не сочинил я сроду ни куплета,А ей — изволь сонет. Сонет же — этоГеенна из четырнадцати строк.

А впрочем, я четыре превозмог,Хоть и не мыслил о судьбе поэта…Что ж, если доберусь я до терцета,Катрены не страшны мне, видит бог.

Вот я трехстишья отворяю дверь…Вошел. И не споткнулся, право слово!Один терцет кончаю. А теперь,

С двенадцатым стихом — черед второго…Считайте строчки! Нет ли где потерь?Четырнадцать всего? Аминь! Готово.

«Король — легенда есть — был деревом пленен…»[469]

Перевод Федора Кельина

Король — легенда есть — был деревом пленен,А юноша один так с мрамором сдружился,Что близ своей любви он вечно находился,И камню страсть свою вверял всечасно он.

Но тот, кто в грубый ствол и в камень был влюблен,Надеждой большею, бесспорно, тот гордился.Мог подойти он к ним, когда мечтой томился,Лобзанием своим был тайно награжден.

Увы, о, горе мне! Я о скале тоскую.Зеленый плющ, что той скале родня,Жестокий, дикий плющ разжалобить хочу я.

Надежду скорбную в душе своей храня,Что ты, крылатый бог, коль от любви умру я,В такой же камень здесь ты превратишь меня!

«Как дым, что в небе вычертил почти…»

Перевод Вл. Резниченко

Как дым, что в небе вычертил почтиЖивой узор — и все уж улетело;Как ветер, что везде шныряет смело,А сеть расставишь — пустота в сети;

Как пыль, что тучей вьется на пути,Но дождь пошел — и тут же пыль осела;Как тень, что похищает форму тела,Но тела нет — и тени не найти, —

Так речи женщин: фальшь в любом ответе;Прельстятся чем-нибудь, — рассудок вон! —Стыд потеряв, забудут все на свете.

Непостоянство — имя им. Смешон,Кто верит женщине: лишь дым и ветер,Лишь пыль и тлен — то, в чем уверен он.

ПОРТУГАЛИЯ

ЛУИС ВАС ДЕ КАМОЭНС[470]

Лузиады

Отрывки

Перевод Инны Тыняновой

Мужей оружья, славой вознесенных,Что с Запада, где жили Лузитаны,Путем морей, дотоле не пройденных,Прошли далёко мимо Топробаны[471],В опасностях и битве непреклонныхПревыше силы, человеку данной,И Королевство Новое воздвиглиСреди чужан, и мощи сей достигли;

А также память Королей суровых,Расширивших Империи и ВереПростор в открытых ими землях новых,Всю Африку и Азию измеря,И тех, кто смерти разорвал оковы,Величьем подвига дела поверя —Я воспою, прославивши повсюду,Коль мыслью и уменьем взыскан буду.

Забыты мудрый Грек и гений Трои,Что в плаваньях великих отличились;И Александр и Траян, герои,Что громкими победами гордились;Я Лузитан усердье боевое,Пред коим и Нептун и Марс склонились,Пою, чтоб Муза древняя молчалаИ новое величье воссияло.

Вы, Нимфы Тежо[472], что мое твореньеИсполнили могущества и пыла,Коль ране стих мой, выказав смиренье,Пел вашу реку, что меня пленила, —Мне новое даруйте вдохновеньеИ красноречье, в коем страсть и сила.Пусть правит Феб волною вашей пенной,Соперничать заставив с Гиппокреной.

Меня даруйте яростью певучей,Не сельского рожка, простой свирели, —Трубы военной, гулкой и могучей,Чтоб грудь трещала и чтоб щеки рдели.Пусть песнь моя достойна будет лучшейПобеды тех, что Марсу так радели;Пусть ширится она по всей вселенной,Коль стоит стих награды столь священной.

Как будто небо ясное хранило[473]Для Мануэла[474] за его стараньяТо дело трудное, что пробудилоВ нем смелые и славные дерзанья;Он от Жоана[475], как в преемстве было,Наследовал и власть и упованья,И, Королевством сим прияв управу,Над дальным морем он приял державу.

И, будучи высоким помышленьемО славном долге, что ему досталсяЕще от предков (кто приумноженьемЗемли, столь недешевой, занимался),Захвачен, каждым пользуясь мгновеньем,Он, когда свет дневной уже скрывалсяИ звезды, ясно в небе расцветая,Как будто падали, к покою приглашая,

Однажды, на златом лелеясь ложе,Где так простор мечтаниям дается,И в мыслях все вертя одно и то же —Свой кровный долг, что выполнить придется, —Вдруг видит сон, и этот сон дорожеЕму всего и в сердце остается.Ибо пред ним, когда он сном забылся,Морфей в обличьях разных появился.

И чудится ему, что он высокоВдруг поднялся, до самой Первой Сферы[476],И чуждые миры он зрит широкоИ нации иной судьбы и веры.Он видит, дале устремляя око,Туда, где день, рождаясь, чертит меры,Как среди гор далеких, древних, мрачных,Бьют два ключа[477] высоких и прозрачных,

Там звери странные, неведомые птицыВ горах и рощах диких обитают;И тысяча деревьев там ветвится,И травы встречам и ходьбе мешают.И горы дикие, где только лес темнится,Своим немым молчаньем выражают,Что от греха Адамова до векаНога там не ступала человека.

И видится ему: из вод поднялись,К нему шаги широко направляя,Два старца, что преклонными казались,Хоть дикий, но почтенный вид являя.С волос их, что на спину опускались,Стекали капли, тело омывая;Смуглы, черны, с огромной бородою,Всклокоченной, нестриженой, густою.

Чело обоих старцев увенчалоСплетенье трав неведомых и дрока.Один из них глядел совсем устало,Словно бы шел сюда уж издалёка;Казалось, что в иных местах началоБерет волна могучего потока.Так, из Аркадии направясь в Сиракузы,Искал Алфей объятий Аретузы.[478]

Сей муж, чье столь обличье величаво,Так издалёка Королю вещает:«О ты, кого корона и державаБольшою частью мира обладает!Здесь мы, кого летит широко слава,Кто выи ни пред кем не преклоняет,Речем: настало время приказаньюНас обложить твоей великой данью.

Я славный Ганг, и на земле небеснойИмеет колыбель мое теченье;А этот — Инд, что на горе отвесной,Что видишь, первое обрел рожденье.Войны мы будем стоить, но, известнойСвоею силой выиграв сраженье,Путем побед, одержанных тобою,Всех, кто предстанет, свяжешь ты уздою».

И боле не сказал Поток Священный,Но оба вдруг исчезли в то мгновенье.И Мануэл проснулся, потрясенный,Во власти весь тревоги и сомненья.А тут и Феб раскинул плащ нетленныйНа Полумира сонные владенья;И небо утра цветом засиялоСтыдливой розы и гвоздики алой.

Созвал Король совет, и приближеннымОбрисовал виденья сна былого,И всем поведал, крайне пораженным,Святого старца мудростное слово.И порешили: флотом оснащенным,Послушавшись сердец отважных зова,Искать, избороздя валы морские,Клима́ты чуждые и берега чужие.

А я, кто не надеялся уж было,Что скрытое стремленье может сбыться,Хоть сердце зачастую мне дарилоПредчувствие, что важное свершится,Увидел вдруг, — что за черта, иль сила,Иль знак во мне успели проявиться? —Как наш Король мне ключ вручает чудный,Чтоб путь открыть великий, многотрудный.

И мне словами, полными смиренья,Что у монархов тверже приказаний,Он молвит: «Все великие свершеньяСуть плод труда и тяжких испытаний;Чьи высоки и го́рды устремленья,Тем жизнь готовит множество терзаний,И лишь для жалких, кто всего страшится,Она не так тяжка и доле длится.

Вы мной средь прочих избраны как главныйНа труд, определенный вам судьбою,На подвиг тяжкий, дерзостный и славный,Что легок вам, ибо предложен мною».Я не сдержался: «О Король державный,Готов с огнем, железом, мерзлотоюСразиться я за вас, одно мне больно,Что краткой жизни будет не довольно.

Представьте вы такие приключенья,На кои Еврисфея[479] нрав тиранскийТолкнул Геракла: Гарпий убиенье,Немейский Лев и Вепрь Эриманфский.И с Гидрою стоглавою сраженье.Спущусь туда, где рой теней гигантский,Ибо для вас и плотью и душоюГотов с любою встретиться бедою».

Меня он милостями осыпаетИ восхваляет мудрыми словами,Ибо хвала решимость подымаетИ управляет доблести делами.За мной к походу тотчас примыкает,Из нежной дружбы, что царит меж нами,Алкая славы, как и я, упрямо,Мой брат любимый Пауло да Гама[480].

За ним и Николау Коэльо[481] тоже,Что не страшится никаких трудов.И разумом и честью оба схожи,И каждый яр и к подвигу готов.И так растет, во мне отвагу множа,Вокруг меня команда храбрецов.Бесстрашны все, как быть и подобаетТем, кто дела подобные свершает.

Награждены все щедро Мануэлем,Дабы охотнее готовы былиЗаняться ждущим их опасным делом,На что его слова одушевили.Так Аргонавты, было чьим уделом, —Когда за золотым руном уплылиНа Корабле судьбы, — узнать впервые,Сколь грозны Моря Черного стихии.

У Града Одиссеева пределаВо власти юной силы непреклонной(Где волны и песок приемлет белыйОт Тежо пресного Нептун соленый)Стояли наготове каравеллы;И не был страх бесстрашию препоной,Ведь людям Марса и морскому людуЗа мной пристало следовать повсюду.

По побережью шествуют солдаты,Лицом различны и цветно одеты,Решимостью и храбростью богаты,Чтоб новые разведать части света.На крепких мачтах знамена́ крылатыКолышут ветры тихие рассвета,Чтоб кораблям, как Арго, за морямиСтать на Олимпе новыми звезда́ми.[482]

Покончив с уготовкою такоюК опасному походу, как ведется,Мы к смерти уготовились душою,Товарке неотлучной мореходца.Небесного Владыку, что одноюЛишь милостью о небесах печется,Молили на пути нас не покинутьИ в трудных начинаниях подвинуть.

Так в храме мы молились, отбывая,Что на морском брегу расположилсяИ носит, для примера, имя края,Где миру во плоти́ господь явился.[483]Клянусь тебе, Король, что, созерцая,Как берег, мне знакомый, отдалился,Я испытал мучения такие,Что еле обуздал глаза сухие.

Все люди города в то утро хором(Одни — друзья, другие домочадцы,А третьи — лишь взглянуть) с печальным взоромПришли на берег с нами попрощаться.А мы, идя́ под благостным призоромЧестны́х монахов, стали направляться,Всевышнему молясь в смиренье кротком,Процессией торжественною к лодкам.

Перед путем, опасностию грозным,Потерянными нас уже считали,И женщины своим стенаньем слезным,Мужчины ж тяжким вздохом провожали.Супруги, Матери, чьи в пребыванье розномСердца всегда страшатся, выражалиСвое унынье взглядами немыми,Уж не надеясь видеть нас живыми.

Одна твердит: «О сын, кого считалаОпорой нежною и утешеньем,Зачем ты в старости моей усталой,Что будет впредь наполнена мученьем,Меня бросаешь, жалкою и малой?Куда спешишь с подобным нетерпеньем?Или тебе конец ужасный нужен,Когда ты рыбам попадешь на ужин?»

А та, простоволоса: «Муж мой нежный,Любовь права: жить без тебя не смею.Зачем бросаешь в океан безбрежныйЖизнь, что была моей, а не твоею?Зачем меняешь ты на путь мятежныйТу нежность, что всегда в душе лелею?Иль хочешь, чтоб умчалось все, что было,Как в бурном ветре легкое ветрило?»

Словами провожали нас такими,Что были по́лны скорби и привета,И старцы и младенцы вслед за ними,В ком меньше силы умещают лета.Гудели горы склонами своими,Словно печалью каждая задета;И белые песчинки омывалисьСлезами, что обильем им равнялись.

А мы и взора подымать не смелиНа Жен и Матерей, чтоб не смущатьсяВсей этой скорбью и от твердой цели,К какой стремимся, вдруг не отказаться;И я решил: минуты подоспелиВзойти на борт и нужды нет прощаться,Хоть то любви благое предписанье,Кто вдаль, кто остается — всем страданье.

Но тут старик, наружностью почтенный,Что пребывал на берегу с толпою,На нас уставив взор свой удрученныйИ трижды покачавши головою,Свой голос подымая дерзновенный,Чтоб нами быть услышан за волною,Со знанием из опыта суровымНапутствовал нас следующим словом:

«О, жажда властвовать, о, суетность пустаяТщеславия, что называем Славой!Обманчивая страсть, что, раздувая,Молва народная равняет с честью правой!Сердца несчастные, что ждут тебя, алкая,Какой караешь карою кровавой!На них испытываешь грозности какие,Какие смерти, страхи и стихии!

Души и жизни горестное бремя,Источник тягостей и прелюбодеяний,Пожрательница, признанная всеми,Империй, королевств и состояний:Тебя великою назвало время,Когда достойна ты лишь проклинаний,Тебя вотще назвало Славой дивной,Обманывая тем народ наивный.

Какою новою еще бедоюСразишь ты сих людей и государства?Под именем, прославленным молвою,Какие уготовишь им мытарства?Почто коварной тешишь их мечтоюОбресть златые россыпи и царства?Какие обещаешь им событья,Победы, восхваления, открытья?

А ты, о племя, кое безрассудный,Грех совершивший неповиновенья,[484]Не только вертоград оставя чудный,Познать обрек изгнанье и мученья,Но и сменить понудил дивнолюдный(Когда невинно было дней теченье)Век золотой, спокойный и полезный,На войнами гремящий век железный;

Уж если, дань воздав высокомерью,Ты вознеслось фантазией напраснойИ грубой силе, что пристала зверю,Дало названье доблести прекрасной,Уж если столь ты предалось безверью,Что жизнь уже не ценишь, ежечаснойДостойную заботы, — ведь и ТотТерять ее боялся, кто дает[485];

То ведь с измаильтянином[486] всегда тыВ сраженье многотрудном пребываешь,Что Магомета чтит закон проклятый,Тогда как ты Христов исповедаешь;Его ль земля и грады не богаты,Коль кладов и земель еще алкаешь?Не он ли славится непобедимым,Коль хочешь за победы быть хвалимым?

Но допускаешь ты врага до двериИ вдаль стремишься, чтоб найти другого,А королевство древнее потери,Упадок, нищету терпеть готово!Затем лишь, чтобы слава, в лицемерье,За то, что не избрал пути иного,Тебя властителем назвала для утопийАравий, Индий, Персий, Эфиопий!

О, проклят будь, кто в мире сем впервыеПриладил парус к дереву сухому!Ты обречен на муки вековые,Коль я закону следую благому!Ни трезвый ум, ни чувствия живые,Ни лира звонкая, чужды греху такому,Тебя за то да не почтят хвалою,Твое же имя да умрет с тобою!

Огонь похитил с неба сын Япета[487],Чтоб духу человека дать горенье,Огонь, каким была война возгрета,Вражда и смерть (какое заблужденье!).Куда как лучше было бы для света,О Прометей, и меньше ущемленье,Коль статуя твоя бы не узналаОгня страстей высокого накала!

Не испытал бы юноша на го́реОтцову колесницу[488]; мглу высокуВеликий зодчий с сыном[489], на́звав мореОдин, другой же славу дав потоку.Ведь нет такого зла, что в тяжком спореОгню, воде, железу, хладу, пёкуНе поручило б человечье племя.О, жалкий рок! Неведомое бремя!»

Рассказывать тебе о всех опасныхМорских делах[490], что люди и не знают,О всех штормах, внезапных и ужасных,О молниях, что небо зажигают,О черных ливнях, о ночах ненастных,Громах, что ревом воздух разрывают, —Тяжелый труд, к тому же бесполезный,Хоть был бы голос у меня железный.

Я видел случаи, что моряки седые,Чье только в долгом опыте ученье,Поведали как истые, былые,Судя́ событья только чрез виденье;И кои людям, чьи умы благиеНаукам отдавали предпочтенье,Кто видел мира спрятанные тайны, —Предстали ложны и необычайны.

Я близко зрел свечение живоеВо время бурь и ветра завываний,Что моряками чтится как СвятоеСреди ночей кромешных и рыданий.Не меньше поразило нас такоеЯвление иль чудо, всех нежданней:Воронкой длинной тучи из туманаЗаглатывают волны Океана.

Я видел ясно (не был бы терпимымОбман очей), как в воздух подымалосьКак будто испаренье с легким дымомИ, уносимо ветром, округлялось;И, к Полюсам небесным и незримымВоронкою столь тонкой устремлялось,Что взглядом мы за ней не поспевалиИ дальних туч материей считали.

Воронка утолщалась постепенноИ выше главной мачты вырастала;То жмется, то растянется мгновенно,Когда восплески длинных струй глотала;И волновалась в лад с волною пенной;Вершину ж туча грозная венчала,Все становясь обширней, тяжелееОт груза влаги, поглощенной ею.

Как пьявка красная, что вдруг вопьетсяВ губу животного (ее с водоюВобравшего, напившись из колодца),Гасила жажду кровию чужою…Сося, все вырастает, раздается,Вдруг поразит безмерной толщиною —Вот так колонна делала могучейСебя с носимой ею черной тучей.

Но вот, уже насытившись по горло,Придаток, в море спущенный, вбираетИ по́ небу, дождя, полет простерла,И высшей влагой низшую питает;Как будто солью глотку ей натерло,Волне волну, что взята, возвращает.Пусть знают книжники любой породы,Какие есть секреты у Природы!

Коль древние б философы, что далиЗемель прошли, чтоб их предаться тайнам,Те дива, что я видел, увидали,Доверив паруса ветрам случайным,Какие б нам писанья даровали!О звезд влиянии необычайном,О разных чудах рассказали б живо,И было б все не ложно, а правдиво!

Уж пятый раз Светила угасали[491]С тех пор, что мы отплыли, разрезаяМоря, где прочие не проплывали,И добрым ве́трам парус подставляя,Вдруг как-то ночью — на носу стоялиМы корабельном, море наблюдая, —Большая туча, все застлав тенями,Над нашими простерлась головами.

Такой зловещей, грузною предстала,Что сердце в нас наполнила тоскою;Чернея, даль морская грохотала,Как бы внезапно встретясь со скалою.«О Твердь (я молвил), что ты ниспослала?Какою тайной иль какой бедоюГрозишь ты нам, — волну морскую хмуря, —Что кажется ужаснее, чем буря?»

Еще не смолк я, образ беспримерныйЯвился в воздухе, могуч, ужасен,Нездешних форм и ростом непомерный,Брада всклокочена и лик неясен;Цвет кожи у него землистый, скверный,Глаза ввалились, вид его опасен;И волоса в земле, грязны и грубы,И черен рот его, и желты зубы.

Так были мощны члены, что вопросомЯ задался, не находя ответа:Иль был вторым Родосским он Колоссом,[492]Что признан как седьмое чудо света?Таким свирепым был, громкоголосым,Как будто бы вещал из бездны где-то.И дыбом волосы у нас вставалиПред тем, что мы видали и слыхали.

И молвил: «Люд отважный, кем вершитсяНа свете столько дел невероятных,Ты, что привык в жестоких битвах биться,Не отдыхая от усилий ратных,Раз ты прошел запретные границы,Моих морей коснувшись необъятных,Что столько лет я стерегу со гневом,Еще ничьим не вспаханные древом…

Раз ты явился, чтоб разведать тайныПрироды и стихии этой водной,Что и таким мужам необычайны,Кто обессмертен славой благородной,Тогда послушай: земли те бескрайны,Что завоюешь средь пустыни водной,Грозят бедой твоей слепой гордыне.В сражение с тобой вступаю ныне.

Узнай, что, сколько б кораблей на светеТвой путь ни повторило здесь, дерзая,Враждебными места им будут этиИ ждет их дикий ветр и буря злая!И первой же армаде, что наметитСтезю по волнам девственного края,Такой удар я нанесу[493] с размаха,Что будет их потеря больше страха!

Надеюсь здесь, не будет коль обмана,Меня открывшего подвергнуть высшей мести,[494]И это не конец еще изъяна,Что нанесу упрямой вашей чести:Раз истина уму открылась рано,То вижу: каждый год на этом местеВсем вашим кораблям грозит крушеньеИ смерть сама вам будет в утешенье!

И первому, кто славою гордитьсяСвоею может[495] перед небесами,Я стану вечно новою гробницей,Как тайно предначертано Богами.Турецкая армада здесь кичитьсяСвоих трофеев станет чудесами;Но и для них дождусь возмездья часа:Падут во прах Килоа и Момбаса[496].

Другой прибудет[497], муж высокой чести,Приветливый, и щедрый, и влюбленный,Красавицы, что с ним прибудет вместе,Любовию и милостью плененный.Но черное грядущее из местиГотовит им мой гневный вал смятенный:Крушение оставит их живыми,Чтоб мучились страданьями своими.

Они увидят смерть детей прекрасных,В такой любви рожденных и зачатых,Увидят кафров, жадных и ужасных,Одежды с милой рвущих бесновато;Увидят нежны члены, формы ясны,Жарою, хладом, вихрями объяты,После того как маленькой стопоюПески горячие истоптаны с тоскою.

Еще увидят, как брели, спасаясьОт стольких бед, от бремени такогоЛюбовники несчастные, скрываясьСредь чащи леса душного, густого.И, скорбными слезами заливаясь,Что даже камни размягчат суровы,Обнявшись, душам дали распроститьсяС прекрасной и жалчайшего темницей».

И дале страшное вещало чудоО наших судьбах, но, вскочив проворно,Я крикнул: «Кто ты, вестник, и откуда?Зачем ты нас пугаешь так упорно?»И с воплем, что, казалось, слышен всюду,Скривив свой рот чудовищный и черный,Он отвечал, сердито, недовольно,Словно вопрос его ударил больно:

«Я грозный Мыс, сокрытый в сей пустыне,Что Мысом Бурь вы наименовали,И никогда Страбон, Помпоний, Плиний[498]И им подобные меня не знали.Весь Африканский брег над бездной синейМои крутые пики увенчали,Я к Полюсу далёко простираюсьИ вашею гордыней возмущаюсь!

Я — из Гигантов, что самой Землею,Как Энкелад, Эгей, Тифон, зачаты;Звался Адамастор я, и войноюНа Громовержца я ходил когда-то;Не громоздил я гору над горою,Но властию моей была объятаСтихия, где я плавал капитаном,Нептунов флот ища по Океанам.

Меня тогда любовь жены Пелея[499]К исканиям подобным побудила.Что были б мне Богини Эмпирея,Когда б Царица Вод меня любила!Когда однажды с дочерьми НереяОна на берег моря выходила,Ее я тайно видел обнаженнойИ не уйму с тех пор души смятенной.

И раз была она недостижимаИз-за уродства моего большого,Решил я: сила здесь необходима,И тотчас же Дориде молвил слово.Но дочь ее была неумолимаИ, рассмеяться весело готова,Сказала: «Бедной нимфе было б странноЛюбовью утолить любовь Титана.

Но, честь свою храня, я все же верю,Что, дабы гладь морей освободиласьОт треволнений, искуплю потерю».С таким ответом вестница явилась.Я слепоту влюбленных не измерю,Поведав, как обманом сим плениласьМоя душа и как ее до краяНадежда переполнила пустая.

И мне, уж отошедшему от боя,Вдруг ночью, как Дорида обещала,Прекрасною, далекою, нагоюФетида в белизне своей предстала.Безумцем устремился я за тою,Что жизнь вот этой плоти составляла,Раскрыл объятья, и власы, и очи,И, нежный лик целуя среди ночи.

Я думал, что любовь мою целую, —О! Тяжело рассказывать мне дале! —Сжимал в объятьях я скалу крутую,Что дикие побеги оплетали.И вот гляжу на крутизну немую,Где очи лик мне ангельский являли,И чувствую, как гаснет жизни пламень,И, рядом с камнем, стал я тоже камень!

Прекраснейшая Нимфа Океана,Коль мой тебе противен лик могучий,Зачем ты не продолжила обмана,Будь ты хоть сном, мечтой, скалой иль тучей?С тех пор брожу, безумец, неустанноСо гневом и стыдом во тьме дремучейИ мир ищу другой, где не найдется,Кто над моим бесчестьем посмеется.

В те времена мои титаны-братьяПовержены во прах давно уж были,И Боги, чтоб скрепить свое проклятье,Горами побежденных завалили.Поскольку до небес не мог достать яИ слезы тщетные меня сломили,Я понял, что враждебною СудьбинойУже вершится жребий мой единый.

И стала плоть моя сухой землею,И стали кости каменною кручей;И члены, что ты видишь, над водоюРаскинулись, далекой и кипучей.И в темный Холм Богами и судьбоюБыл обращен тогда мой торс могучий;И, дабы я застыл в моем позоре,Меня волнами окружило море».

Так он вещал; и вдруг, с глухим рыданьем,Пропал из виду, словно не бывало.Растаял черный облак; клокотаньемИ дальним ревом море прозвучало.И я, поднявши руки с упованьем,У неба, что нас так оберегало,Молил грядущих не карать позоромСтрастей, предсказанных Адамастором.

Нет, Муза, нет, я Лиру не настрою,[500]Она уже глуха, и голос сдавлен,Но не от песен, а затем, что мноюБесчувственный и грубый люд прославлен.Огонь, что освещает путь герою,Нам ныне родиной не предоставлен,Она погрязла в черствости, стяжанье,Жестоком, жалком, грустном угасанье.

Не ведаю, каким влияньем РокаУ ней отъята гордость, честь живая,Что душу подымает так высоко,К работам и свершеньям обращая.А Вам, Король,[501] вокруг себя далёкоС престола, богом данного, взирая,Возможно, по сравнению с другими,Довольным быть вассалами своими.

Как весело они по всем пределам,Подобно диким вепрям, львам гербовым,Идут, тела подставив пулям, стрелам,Огню и бденью, гладу и оковам,Пустыням знойным, брегам охладелым,Язычников ударам столь суровым,Опасностям, не познанным вселенной,Акулам, скалам и пучине пенной!

Служить Вам расположены со рвеньемИ, далеко от Вас, всегда покорныСуровым часто Вашим повеленьям,Не протестуя, бодры и упорны.И, Вашим польщены благоволеньем,Всем демонам, всем адским силам чернымДадут сраженье, в коем Вы, властитель,Предстанете всегда как победитель.

Их не лишайте милости, подмоги,Одушевите добрым, чутким словом;Оберегите от законов строгих,И будут чтить Вас всюду как святого.Тех вознесите, чьи познанья многи,Кто может, в силу опыта большого,Вам дать совет полезный, твердо знаяИ что к чему, и польза в чем какая.

Вы их благоприятствуйте занятьямСогласно их наклонностям и нраву:В монастырях молиться должно БратьямЗа Вашу поусерднее державу,Поститься, приобщать благим понятьямЗаблудших; и забыть пустую славу.Ибо тому, кто бога чтит неложно,Алкать богатств и власти невозможно.

И Рыцарей возвысьте благосклонно,Ибо своей бесстрашной кровью жгучейОткрыли путь не только для ЗаконаНебес, но для Империи могучей;И, Вам служа усердно, неуклонноВ чужих краях, когда предстанет случай,Двоих врагов сражают: человекаИ тяжкий труд, неведомый от века.

И сделайте, Сеньор, чтоб, столь хвалимы,Германцы, италийцы, англичанеО нас сказали, что непокоримы,А только покоряют Лузитане.Совет держите с теми, кто учимыГодами были долгих испытаний,Ибо хотя наука знанья множит,Но опыт в каждом случае поможет.

Когда философ стал красноречивый[502]Распространяться об искусстве бояПред Ганнибалом, речью сей красивойОн вызвал лишь насмешки у героя.О нет, Сеньор, фантазией ретивойНе познается дело боевое,Ни чтеньем, ни мечтой, ни восхищеньем,Но опытом, уменьем и сраженьем.

Но перед кем я речь веду столь вялоИ низко, будучи не узнан Вами?Хоть похвала прекрасною бывалаИ высказана скромными устами.Занятий честных в жизни мне досталоИ опыта, что обретен годами,И дарования, скажу по чести, —Три вещи, что бывают редко вместе.

Чтоб Вам служить, рука с оружьем свычна;Чтоб петь Вас, Музами душа согрета;Пускай же милость станет мне привычнаТого, чья доблесть будет мной воспета,Когда он поведет своеобычноДела, достойные стиха поэта,Как разум то пророческий подскажетИ Небо путь свершению укажет.

Коль устрашится боле, чем Медузы,Виденья Вашего гора Атланта[503],Коль разобьете в далях Ампелузы[504]Вы камень стен Марокко и Труданта[505],Я потревожу сон усталой МузыИ славой уж венчанного таланта,Чтоб Александра в Вас планета чтила,Всем лаврам не завидуя Ахилла.

«Колокола сзывали в божий храм…»