Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Как видно, в своем откровенном выражении программа кукольниковского демократизма — одинаковое рабство для всех при владычестве одного — вступала в противоречие с «духом правительства», которое не собиралось упразднять привилегии потомственного дворянства. При всем том, эта программа заключала в себе глубоко реакционный смысл, так как сна отвергала идею свободы личности, которую отстаивали независимо настроенные и оппозиционные круги дворянской интеллигенции.

В начале 40-х годов писательская плодовитость Кукольника вырастает до невиданных размеров — главным образом за счет беллетристики, тогда как стихотворство явно идет на убыль. По наблюдению Белинского, «г. Кукольник один пишет в год больше, чем все литераторы наши, вместе взятые»[218]. За семилетие с 1840 по 1846 год он написал и напечатал несколько десятков рассказов, повестей и семь пухлых романов («Эвелина де Вальероль», «Альф и Альдона», «Дурочка Луиза», «Историческая красавица», «Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова», «Три периода», «Барон Фанфарон и маркиз Петиметр»), При этом Кукольник в 1841 году редактировал «Русский вестник», а в 1845–1846 годах — еженедельник «Иллюстрация».

С конца 1847 года по заданию военного министерства Кукольник около десятка лет проводит в разъездах по южным губерниям России (от Бессарабии до Кавказа) в качеству эксперта по снабжению армии продовольствием и фуражом. Литературная производительность его за эти годы приметно свертывается. Все же в это время Кукольник написал ряд повестей, рассказов, пьес («Ермил Иванович Костров», «Денщик», «Маркитантка», «Морской праздник в Севастополе», «Азовское сидение. Историческое сказание в лицах»), роман «Тонин, или Ревель при Петре Великом». В 1851–1853 годах он выпускает десятитомное собрание своих сочинений.

После окончания Крымской войны Кукольник возвращается в Петербург и вскоре (в декабре 1857 года) выходит в отставку в чине действительного статского советника. По причине расстроенного здоровья он переселяется на юг — в Таганрог. От былой его писательской популярности к тому времени почти ничего не осталось, и в прессе 60-х годов имя Кукольника попадается редко. Лишь в 1865 году он напомнил о себе изданием романа «Две сестры».

Умер писатель 8 декабря 1868 года в Таганроге. Он не успел или не смог опубликовать несколько законченных произведений: три повести («Мориц Саксонский», «Ольгин яр», «Крепостной художник»), роман «Иоанн III, собиратель земли русской», появившиеся в печати посмертно, и пьесу «Гоф-юнкер», запрещенную к печати в 1864 году[219].

287. <ИЗ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ФАНТАЗИИ «ТОРКВАТО ТАССО»>

Акт пятый Рим

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Место перед Пантеоном.

Тасс и Мости (спящий у входа в Пантеон).

(ходя около храма и осматривая)О, кто тебя из камня изваял,Великий храм, и на земле поставил,Божественный венец искусства?Дивно Твой купол вознесен под купол небаИ спорит с ним красой и велелепьем;Как вечность, тянутся столпы; как мыслямВеликого ума, им нет числа;И как мечты поэта, стройны, мрачны,Они глядят с презрением на мирИ в небеса бегут, землей гнушаясь.Как в зеркало, гляжусь я в этот храм —И он меня так странно отражает!Я вижу в нем себя — и не себя.Мне кажется, он рук моих созданье;Когда же я воздвиг его, не помню.Смотрю, не насмотрюсь; он мне знаком…То славы храм, то Римский Пантеон!Давно об нем певцы пропели песни,Давно молва свое проговорила,А он всё нов, дряхлея, молодится,И нет конца его существованью!..

Те же и два германские путешественника.

Теперь никто не отвлечет внимания;Мы можем оценить архитектуру…Теряются за колоннами.

Кто может оценить творенье неба,Определить то чудо вдохновенья,Которым здесь ознаменован гений?Самонадеянность людей! Не стыдно льЖелать вселенную поднять на пле́чах,На человеческих ничтожных пле́чах!Не стыдно ли с уверенностью дерзкойНебесное земным умом ценить!Благоговейте, если в силах! Только!Довольно с вас! И то благодарите,Что от суда такого добрый генийВсего изящного не отвратился,Не предал вас холодному забвеньюИ гроб ваш посещать благоволит.Но гений, я забыл, давно оставилЗемную твердь. Он снова в океанеНебесных волн ждет новых поколений;И правда, некому теперь принятьЕго на суетной земле, все людиОкаменели: ужасы войны,Кровь и пожар… Пожар! Что, если пламя,Всеразрушающий, враждебный гений,Как тать тебя, великий храм, обымет,Предательским и жарким лобызаньемВсего тебя обрушит в кучи пепла?Падут твои безмерные столпы,Глава твоя полгорода покроет,И не спасет тебя зиждитель-гений!Но как я прост! Я и забыл, что ты —Прочнее моря, воздуха, землиИ всех стихий! Из камня, из бессмертьяВоздвигнут ты, и от стихий влияньяСобой тебя закрыл зиждитель-гений!

Те же и толпа народа (с разных сторон приходящего).

Куда идешь?

                        Иду на рынок. НадоМне закупить хозяйские припасы,Но холодно, я дрогну.

                                  И я также.Как жарок день; как мертвая, в истоме,Не чувствуешь, что деется кругом;А утром холод. Ну, а мать твоя?

Мы с ней еще с тех пор не помирились…Но, боже мой, кто это там? Ты видишь?..

Ах! Убежим! Он как-то странно ходит.Он на одном кружится месте. Боже!Как странен он! Ой, убежим; ты знаешь,Что город наш наполнен всякой дрянью!

И, перестань! Не вор он, не убийца.Смотри: на нем какое одеянье,То, верно, издалёка иностранецПред камнями ночует Пантеона.У этих иностранцев всё не так,Как вот у нас, у римлян простодушных.Слыхала я от матери моей,Что многие из этих сумасшедшихПриходят к камню, камень обнимают,С ним говорят иной раз целый деньИ с камнем ночь бессонную проводят.

Смотри, смотри! Как жадно в этот храм Чудак влепил тоскующие очи!

Кто там, приятель?

                            Я не знаю; толькоПрелюбопытный этот иностранец.

Он иностранец? — Кто же он? Откуда?Что так ему понравились колонны?— Откуда он? — Какой-нибудь лазутчик!— Поймать бы надо. — Вот ужасно нужно;И мало ли приходит к нам людей?Так всех ловить! Не переловишь. — Тише,Чудак заговорил по-итальянски…

Толпа, стихая, теснится около Тасса.

Я был во сне, но в сладостном, прекрасном!И снилось мне, что несколько столетийНа крыльях мимо храма пролетали;Но об его столпы их разбивали.А я стоял на высоте, далёко.Народ внизу то шумно прибывал,То убывал, стихая постепенно,То вновь кипел нежданной полнотой,Но никогда окрестность не пустела…(Восходит к Мости.)

Как говорит и плавно и красиво!Да смыслу нет. — Альфонс приехал в Рим,То секретарь Альфонса, — Константини?— Феррарский герцог? — Да. — А это кто?

(обращаясь к народу, но не примечая чрезвычайного стечения)Великий Рим! Уста простолюдинаБез трепета, без страха и волненьяТвое святое имя произносят!Но тот, кто жизнь великия столицыС вниманьем, любопытством прочитал,Кто чудеса твоих гражда́н-героевПостиг, запечатлел и оценил,—Без страха тот, без трепета, боязниПяти шагов по улицам твоимНе может сделать; всё под ним горитТоржественным каким-то, дивным светом;Смущенный, он боится наступитьНа тайную гробницу человека,Великого оружьем иль умом.

Дж. Мости встает и с удивлением смотрит на вдохновенного Тасса.