Ирина Кнорринг - О чём поют воды Салгира

Запись от 28 октября / 10 ноября 1920 г

Эвакуируемся. Большевики прорвали фронт. Сейчас, в девять часов, я об этом узнала, а ночью, наверное, уже уедем. Что-то будет!

Баллада о двадцатом годе

Стучали колеса…«Мы там… мы тут»…Прицепят ли, бросят?..Куда везут?..

Тяжёлые вещиВ тёмных углах…На холод зловещийСудьба взяла.

Тела вповалку,На чемоданах…И не было жалко,И не было странно…

Как омут бездонныйЗданье вокзала,Когда по перронуТолпа бежала.

В парадных залахВалялись солдаты.Со стен вокзалаДразнили плакаты.

На сердце стоны:Возьмут?.. Прицепят?..Вагоны, вагоны —Красные цепи.

Глухие зарницыПоследних боев,Тифозные лицаКрасных гробов.

Берут, увозятТанки и пушки.Визжат паровозы,Теплушки, теплушки, —

Широкие двериВдоль красной стены.Не люди, а звериТам спасены.

Тревожные вестиИздалека.Отчаянья местиВ сжатых руках.

Лишь тихие стоны,Лишь взгляд несмелый,Когда за вагономТолпа ревела.

Сжимала сильнееНа шее крестик.О, только б скорее!О, только б вместе!

Вдали канонада.Догонят?.. Да?..Не надо, не надо.О, никогда!..

Прощальная ласкаВесёлого детства —Весь ужас Батайска,Безумие бегства.

Как на острове нелюдимом,Жили в маленьком Туапсе.Корабли проходили мимо,Тайной гор дразнили шоссе.

Пулёмет стоял на вокзале.Было душно от злой тоски.Хлеб но карточкам выдавалиКукурузной, жёлтой муки.

Истомившись в тихой неволе,Ждали — вот разразится гроза…Крест зелёный на красном полеУкрашал пустынный вокзал.

Было жутко и было странноС наступленьем холодной тьмы…Провозили гроб деревянныйМимо окон, где жили мы.

По-весеннему грело солнце.Тёплый день наступал не раз…Приходили два миноносцаИ зачем-то стреляли в нас.

Были тихи тревожные ночи,Чутко слушаешь, а не спишь.Лишь единственный поезд в СочиРезким свистом прорезывал тишь.

И грозила кровавой расплатойВсем, уставшим за тихий день,Дерзко-пьяная речь солдатаВ шапке, сдвинутой набекрень.

Тянулись с Дона обозы,И не было им конца.Звучали чьи-то угрозыУ белого крыльца.

Стучали, стонали, скрипелиКолёса пыльных телег…Тревожные две неделиРешили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,И скоро устали ждать.Куда-то ещё бежалиДымилась морская гладь.

И будто бы гул далёкий,Прорезал ночную мглу:Тоской звучали упрекиОставшихся на молу.

Ползли к высокому молуТяжёлые корабли.Пронизывал резкий холодИ ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо,Тревожны лица людей.Бродили, искали хлебаВдаль Керченских площадей.

Был вечер суров и дологДля мартовских вечеров.Блестели дула винтовокНа пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резкоВдали начинала выть.Казаки в длинных черкескахГрозили что-то громить.

И было на пристани тесноОт душных, скорченных тел.Из чёрной, ревущей бездныКрасный маяк блестел.

Нет, не победа и не славаСияла на пути…В броню закопанный дредноутНас жадно поглотил.

И люди шли. Их было много.Ползли издалека.И к ночи ширилась тревога,И ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки,Как будто в глубь могил.Дрожа, не находили рукиКанатов и перил.

Пугливо озирались в трюмахЗрачки незрячих глаз.Спустилась ночь, страшна, угрюма.Такая — в первый раз.

Раздался взрыв: тяжёлый, смелый.Взорвался и упал.На тёмном берегу чернелаРевущая толпа.

Все были, как в чаду угара,Стоял над бухтой стон.Тревожным заревом пожараБыл город озарён.

Был жалок взгляд непониманья,Стучала кровь сильней.Несвязно что-то о восстаньеТвердили в стороне.

Одно хотелось: поскорееИ нам уйти туда,Куда ушли, во мгле чернея,Военные суда.

И мы ушли. И было страшноСреди ревущей тьмы.Три ночи над четвёртой башней.Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускалисьОтвесным трапом вниз,Где крики женщин раздавалисьИ визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:Что — вечер или день?И поглощали коридорыИспуганную тень.

Впотьмах ощупывали рукиИ звякали шаги.Открытые зияли люкиУ дрогнувшей ноги, —

Зияли жутко, словно бездныНеистовой судьбы.И неизбежно трап отвесныйВёл в душные гробы.

Всё было точно бред: просторыЧужих морей и стран,И очертания БосфораСквозь утренний туман.

По вечерам — напевы горна,Торжественный обряд.И взгляд без слов — уже покорный,Недумающий взгляд;

И спящие вповалку люди,И чёрная вода;И дула боевых орудий,Умолкших навсегда.

Из сборника «Стихи о себе» (Париж, 1931)

Стихи о России, о русских поэтах и русской тоске

«После долгих лет скитаний…»

После долгих лет скитанийС искалеченной душой,Полны смутных ожиданий,Мы вернёмся в дом родной.

Робко станем у порога,Постучимся у дверей.Будет страшная тревога,Солнце станет холодней.

Нас уныло встретят стены,Тишина и пустота.Роковые перемены,Роковое «навсегда».

Жизнь пойдёт другой волною,В новый гимн сольются дни,И с измученной душоюМы останемся одни.

Наше горе не узнают,Нас понять не захотят,Лишь клеймо на нас поставятИ, как нищих, приютят.

«Вокруг меня тоска и униженье…»

Покоя нет. Степная кобылицаНесется вскачь

А. Блок

Вокруг меня тоска и униженье,Где человек с проклятьем на лице,Забыв давно земное назначенье,Мечтает о конце.

Но где-то есть она — страна родная.Она не умерла.И где-то сквозь снега, в ночи рыдая,Гудят колокола.

Пройдут тревоги долгого страданья,Пройдут они.Из темноты тоски и ожиданьяДругие вспыхнут дни.

Пусть не для нас безумные сплетеньяЕё «игры»…Мы для неё слагаем песнопеньяСвоей поры.

«Не широка моя дорога…»

Мы — забытые следыЧьей-то глубины.

А. Блок

Не широка моя дорога,Затерянная в пыльной мгле…Да что ж? Я не одна. Нас много,Чужих, живущих на земле.

Нам жизнь свою прославить нечем,Мы — отражённые лучи,Апостолы или предтечиКаких-то сильных величин.

Нас неудачи отовсюдуЗаточат в грязь, швырнут в сугроб.Нас современники забудут,При жизни заколотят в гроб.

Мы будем по углам таиться,Униженно простершись ниц…Лишь отражением зарницыСверкнём на белизне страниц.

И, гордые чужим успехом,Стихами жалобно звеня,Мы будем в жизни только эхомВ дали рокочущего дня.

Россия («Россия — плетень да крапивы…»)