Ирина Кнорринг - О чём поют воды Салгира

И квартирный вопрос! Завтра или послезавтра приедут Деревицкие[8], значит, нас с квартиры долой. Куда мы денемся? Хоть бы можно было устроиться ночевать у Мамочки на службе, в округе[9]. Мечтать приходится о немногом. А ведь у каждого коммерсанта, наверно, комнат десять есть в запасе!

Внешние события. Говорят, что к первому снегу мы будем в Харькове, будто бы Румыния объявила войну большевикам, будто бы путь открыт до самой Москвы; будто бы Врангель сказал, что зимовать мы будем на Украине, даже чуть ли не в самой Москве. Что-то происходит. Что-то будет.

Только бы скорей!!!

На экзаменах я вдоволь посмеялась, так теперь чувствую угрызения совести. Нет, не в веселье счастье теперь, мне милее грусть.

Сегодня ночью, когда я спала, мне пришла в голову такая мысль: что такое герой? И совершенно машинально, в полудремоте, не думая и не сознавая, я изрекла такую мысль: «Кто в такое время, среди мошенников, злодеев, жуликов ничем не запятнает своей совести, кто в самых ужасных условиях, в мучениях и бедствиях сумеет остаться честным, — тот герой». Этой-то истины я и буду придерживаться.

«Как просто звучало признанье…»

Как просто звучало признаньеБезмолвною ночью, в глуши.И сколько таилось страданьяВ словах наболевшей души.

И капали робкие слёзы —Их не было сил удержать,И сонно шептались берёзы,И звёзды устали мерцать.

А горе так долго томило,Что сердце устало страдать:Печаль свою звёздам открыло,Хоть звёзды не могут понять.

О горе цветам рассказало,Но гордо молчали цветы, —Одна лишь росинка дрожала,Едва серебрила листы.

И ночь пролетела в молчанье,Лишь слёзы таились в глуши,И сколько звучало страданьяВ мольбах изболевшей души!..

Время

Скучно день за днем проходит,Скучно час за часом бьёт.И мрачней тоска находит,Как за годом мчится год.

Время быстро, время строго.Наши дни несёт оно.А ведь этих дней немногоВ жизни каждой сочтено.

Только к нам весна влетела,Свой раскинула шатер,Всё вокруг зазеленело,Всё кругом пленило взор;

Только сердце, ожидаяЛетних дней, вдруг замолчит; —Глядь, уж осень молодаяПервый лист позолотит.

Так, в тоске о невозвратном,Сердце будущим живёт,А не милым и отрадным:Время быстренько идёт.

Дни бегут, пятой мелькая,Исчезают без следа.Моя юность удалаяНе вернётся никогда.

«Надо смело жить в изгнанье.Жить! Не ныть в тоске глухой».Будет мне напоминаньемПервый листик золотой.

Я его беру украдкойИ в страницы дневника, —Где таится дней загадка,Пусть судьба моя горька, —

Я кладу своей рукою.Он живёт, он не увял.Пусть бегут года чредою,Как за валом мчится вал.

Запись от 13 / 26 сентября 1920 г

Лунная ночь, за оградой соборного сквера, около бокового входа собора огромная толпа народу. Только на широкой лестнице стоит Востоков, что-то говорит. Потом хор поёт молитвы, а за ним — народ. Получается громко, нестройно, но каждое слово переполнено такой живой силой, что невольно верится, что только этим и можно победить[10].

Запись от 7 / 20 октября 1920 г

Такая колоссальная новость. Вчера Папа-Коля уехал в Севастополь: ему там предлагают отличное место в Морском корпусе, и он выехал для переговоров.

Редко я ухватываю минутку для дневника: днем занимаемся у Милы, вечером три раза в неделю — в гимназии. А дома всё равно вечера пропадают, потому что света нет.

Ну, а теперь надо скорей подметать комнату, причёсываться и идти заниматься. Совершенно нет времени для чтения. Какой большой недостаток, что нет электричества! Как темно, так и спать.

Последний взгляд на прошлое

То было так давно. То был минутный сон,Неясный и пустой.Неизгладимый след в душе оставил онСвоей бесхитростной и милой красотой.

Я помню вечер. В комнате, кругомВсё веет лаской и приветом.Висячий абажур желтеет над столом,Таким уютным и весёлым светом.

Там так отрадно, хорошо мечтатьПод тихий разговор, под вихри непогоды.И всё, о чём нам больно вспоминать,Казалось так легко в те золотые годы.

Там чистая любовь бродила в час ночной,Там образ друга — милый и далёкий,Он и сейчас стоит в душе моей больнойТакой печальный, бледный, одинокий.

Там музыке вечернею поройВнимала я в каком-то упоенье.Любила я тот мир, навеянный мечтой,И тайное душевное волненье.

А звуки нежные торжественно неслись,Сплетались, плакали, смеялись,Стремились чередой в неведомую высьИ тихо в сердце отзывались…

То было так давно. То был минутный сон,Неясный и пустой.Неизгладимый след в душе оставил онСвоей бесхитростной и милой красотой.

Давно пора иную жизнь начать —С печалями, страданьем и тоскою.И узы прошлого навеки разорватьСвоею собственной рукою.

«Здесь всё мертво: и гор вершины…»

Здесь всё мертво: и гор вершины,И солнцем выжженная степь,И сон увянувшей долины,И дней невидимая цепь.

Всё чуждо здесь: и волны моря,И полукруг туманных гор, —Ничто уж не развеет горя,Ничто, ничто не тешит взор.

Я знаю, в блеске красоты,В тени унылого изгнаньяПереживут меня мечтыДавно разбитого желанья.

И эта степь в тоске унылойМне будет мрачною могилой.

Запись от 22 октября / 4 ноября 1920 г. Севастополь

Я решила больше к прошлому не возвращаться. Сейчас у меня в жизни много плохого, много тяжёлого. А как вспомнишь о прошлом, то делается так невыносимо грустно! Да и я теперь совсем уж не та, какая была год тому назад. Я буду жить, жить молчаливо, в самой себе. Отныне даю себе слово не вспоминать о прошлом, как будто я начала существовать только с 17-го ноября 1919 г. <День бегства из Харькова> А до этого времени ничего не было. О, зачем я в те золотые годы не наслаждалась тем счастьем, которое теперь навсегда утеряно. Ещё даю себе слово никогда не жалеть о прошлом, не раскаиваться в непоправимых ошибках: всё равно бесполезно.

Первый раз в Севастополе я взялась за дневник. Теперь напишу все, что здесь хорошего и что плохого. Квартирный вопрос — средне: наша комната ещё не освобождена, и мы пока живём в маленькой комнате, зато в симпатичной семье. Холод здесь адский, в некоторых комнатах ноль градусов. У нас немного теплее. У меня опять распухают пальцы на руках.

Мы живём далеко от города, далеко от людей и от всякой жизни. Попасть в корпус можно только катером, а он ходит только пять раз в день, так что приходится сидеть дома.

Жизнь здесь идёт как-то чудно: чуть только успеешь чаю напиться, а уж и за обедом пора идти. А уж как тяжело в такое время не знать, что делается на свете. Особенно теперь, когда армия отступила к Перекопу, когда большевики, может быть, уже вошли в Крым. А мы ничего не знаем.

Но самое плохое — гимназия. Девочки такие кривляки, такие ломучки, все до одной завитые. Сидят в огромных шляпах, строят глазки, делают улыбочки. Всему виной мой робкий застенчивый характер: я сама не сумела подойти к ним, заговорить; не смогла почувствовать себя свободной, растерялась, не встретила ни одного участливого взгляда, никто не пришел ко мне на выручку. О, Таня, если бы ты знала это! О, Мила, если бы ты была здесь! Но зачем я вспоминаю прошлое? Ах, как грустно жить в Севастополе!

Мне предстоит ещё много перемучаться на свете. Прочла написанное. Не смогла написать того, что сейчас так мучает и волнует душу. Мёртв мой дневник. Зато душа не мертва!