Евгений Клюев - Музыка на Титанике (сборник)
Находки на ютских дорогах
«Тут стрекоза жила неподалёку…»
Тут стрекоза жила неподалёкуи бабочка жила неподалёку —и их дома сбегали прямо в реку,и пела свои песенки вода.А я… а я не жил тут никогда:я не умею жить неподалёку —я только подалёку, вот беда.Такой уж я нелепый мотылёк:ко мне ужасно трудно добираться,а доберёшься – время собиратьсяв обратный путь, и он всегда далёк.К тому же слишком много подоплёк,мешающих мне быть гостеприимным, —пристрастие моё к снегам и ливнями к прочим беспорядкам бытия…И, между прочим, я – совсем не я,а шутка Вашей памяти, ошибка,на мне тогда была другая шапка,но я – не я, и шапка не моя.Забудьте, не ходите по местам,где я люблю слоняться нелюдимо:здесь места нет гостям и новостям,здесь слишком быстро всё проходит мимо,и я не здесь – я даже и не там,где дом, и дым, и нет огня без дыма.
«Пара вздохов, да пол-облачка пыли…»
Пара вздохов, да пол-облачка пыли,да высокого неба благодать —мы копили ничего не скопили,а того, что скопили, – не видать:херувимские крылышки улыбки,над бескровным трепетавшие ртом,мы копили в ореховой скорлупке…ах, наверное, копили не там!Потряси-ка всё то, что мы копили, —может, что и зазвенит наугад:золотые копеечки капелитам на донышке где-нибудь лежат,да счастливым шепотком дольче витаотзовётся – случайно, сгоряча!Положи себе в копилочку света,августовского света два луча.
«Ты только в город не ходи…»
Ты только в город не ходи —ходи, голубчик, в рай,в петлю и в дедушкин сарай,а в город не ходи.И ничего, что – в двух шагах,да хоть бы и в одном,застрянешь, знаешь, на торгах —не на торгах, так на бегах,а нет – у чёрта на рогах:зерном, звеном, бревном.Смотри, какой зелёный лес,какой высокий плёс,и нет тебе тут ни колёс,ни слёз, ни марсельез,а там у них всегда мятеж,галдёж, грабёж, делёж…Вон, ублака себе отрежьда и на хлеб намажь —чем вся их суета сует,чем мыкаться между карет,и королей, и свит,питайся песней, как Давид…но что ж там так светло горит,смертельно так горит?
Майнц
Чем свет очнуться на перронепод колокол и крик вороний,ожить растением озимым,ветрами согнутым дугой,и долго-долго заниматьсяигрушкой маленького Майнца —его глазурью, и изюмом,и шоколадом, и нугой.
Пить кофе прихотливой варки,считая брусья на фахверке,заглядывающем в окошкис проулка в палец шириной,и баловаться завиткамибра, отражённого в стакане,и мелкие цеплять в лукошкеорешки цапкой кружевной.
Кидать в фонтанчики монеты,совсем не вспоминать пенатыи вообще не думать, кто ты,и на скамейке задремать —и видеть сон, хороший, щедрый,про заметённый сладкой пудрой,про белолицый, златокудрыйвсё тот же Майнц,и Майнц,и Майнц…
«Распрекрасный такой план…»
Распрекрасный такой планна две жизни вперёд:съесть пол-яблока и банан,или наоборот,где-то тут начало строки —бросить взгляд,пропустить (отклонить) звонки,если позвонят,в чистку сдать рукав пиджака,остальное – в расход,проиграть себе в дуракаили наоборот,начитаться старых газет —развязав тесьму,опоздать нанести визит —и забыть кому,сосчитать наличность сединза последний год,перемножить один и одинили наоборот —и подумать, Господь прости:я тут не ко двору —поживу часов до пяти,а там и умру.
«Не сменять ли мои арии…»
Не сменять ли мои арии,серенады и рапсодии,и рулады золотыена высокие теориио счастливом плодородиихоть вот где… хоть вот в пустыне?Я люблю их по-отечески,но не жалую практически,ибо я такая птица —пой на солнечном наречиивместо чтобы, там, как прочие,размножаться и плодиться.Пой себе в узорном тереме,на резной пиликай скрипочке —так-то звонче, так-то лучше!
Я женюсь на этом дереве.Я женюсь на этой тропочке.Я женюсь на этой туче.
«Уже столько воды утекло – помилуй нас, Боже…»
Уже столько воды утекло – помилуй нас, Боже.А она всё течёт и течёт – вольну ей, беглянке…Уже всякое русло мало, бескрайнее – тоже,и давно уже наперечёт бутылки и склянки.
Скоро, видимо, нам принесут последнюю ёмкость —осторожной рукою подав стеклянный напёрсток:это даже уже не сосуд, но тонкость и ломкость —его в шутку сваял стеклодув из бабочек пёстрых.
Ах, всего на глоток на один, на несколько капельтот напёрсток рассчитан, дружок, – на стопку, на рюмку:это будет твой валокордин, пока ещё скальпельне наведался и не обжёг сердечную сумку.
Пёстрых бабочек хватит, дружок, хотя б изначально,было б цело крыло и стекло – и не оскудело,а вот что обмелеет река – ужасно печально,но ведь столько воды утекло… понятное дело.
Повторение
Отпустить на волю прыть,возвратиться в прежний рай,забывая повторить«никогда не повторяй».Мать учения сидитна скамеечке в слезахи азы свои твердит,спотыкаясь на азах.А вокруг летают бурив белом головном уборе,а вокруг летают вихри,и у них все щёки в охре,а вокруг летают детис погремушками во рту,не летайте, посидите,не старейте на лету.Но они летят, как боги,между синих облаков,превращаясь по дорогев толпы милых стариков,чтоб набравши неба в грудь,прыгнуть с неба в каравайи забыть проговоритьна лету «не забывай».
Заводная лошадка
А вон лошадка зб пять крон:она видна со всех сторони хороша со всех стороннеотразимо!Она пришла из дальних стран,на ней седло, как царский трон,она стоит возле витрин,где магазины.
Она со сбруей золотой,она, конечно, для детей —и из моих перипетийменя не вынет.На ней, когда тебе лет пять,весьма приятно поскакатьсквозь детство, через тишь да гладь,верхом – навылет!
Но у меня с собой пять крон,и надо мною небосклон,и мне отнюдь не возбранёнпарадный выезд —и нету ни души окрест,и сам я не из этих мест…авось, свинья меня не съести Бог не выдаст.
Да и никто мне не судья,за исключением дождя,поскачем, с места не сходя —всей жизни мимо —весёлой белкой в колесе!Мой Росинант, ты весь в росе,мой Росинант, мы дети все,когда одни мы.
«Только пара сандалий осталась от этих стихов…»
Только пара сандалий осталась от этих стихов —пара старых сандалий,пара грустных созданий,пара, в общем, таких пустяков.А куда я по снегу ходил – да какая кому,к чёрту, разница, мы же сейчас вообще не об этом!Мы о всяком таком… миновавшем, прожитом, пропетом,о не видном уже в паровозном морозном дыму,если вы понимаете, что я имею в виду, —престарелую частность…извините за честностьи за эту вот, как бы получше сказать, лабуду.Всё никак не забуду… понятное дело, был снег:снег всегда в таких случаях самое первое дело —чтобы видели, стало быть, как тут судьба наследила,кто сошёл с колеи, растерялся, расплакался, сник,а кто, наоборот, эту снежность насквозь пропахав,всё равно никогда не узнал, что такое усталость.Только пара сандалий осталась от этих стихов —и прекрасно, что так: у других и того не осталось.
«Кто-то ходит и трезвонит…»
Кто-то ходит и трезвонит,чем – не разберу:ничего тут твоего нет —сам не ко двору!Всё чужое, привозноеиз других земель,а тебя я знать не знаю…Вот и разумей.
Мимо пролетел червонец,пробежал алтын.Ничего тут ничьего нет —никаких святынь.Улыбается бесхозный,праздный белый свети совсем не знает кознейчестный небосвод.
Ну а как ты есть пришелец,так люби свой путь —погуляй-ка, утешаясьхоть вот… чем-нибудь:ни поклажи, ни ночлега —лёгкость бытия,рукавичка из-под снегашепчет: я твоя!
«Договорим до той черты…»
Договорим до той черты,где только ты и нет меня,где сожжены мои мостыи даже дым давно улёгся,до той черты, где все чистыи где, спокойствие храня,на мир взирают с высоты,с которой видно только флоксы,тюльпаны, лилии, сиреньи наподобие того,весенней шляпки набекреньвозвышенное вольнодумствои новых капель дребедень,и новых истин шутовство,и новый парус – новый день —уже расправлен и надулся.
Договорим до той поры,где все мудры не по годами знают правила игры,и больше уж не ошибутся,до той поры, до той муры,где за бесценок я отдаммои воздушные шарыкапитуляций, контрибуций…А дальше чтобы ни шажка —и постоим у бережка,где жизнь казалась так тяжка,ан – упорхнула по дороге,и ни единого грешкане записали облакана счёт стального мотылькаи золотой его подруги.
Лодочка из Портофино
